Вечером того же дня Кишан ушел в рулевую, а я лежала в шезлонге на прогулочной палубе, любуясь звездами. Внезапно я почувствовала теплый толчок, знакомое ощущение натяжения в сердце и поняла, что
Глубокий, завораживающий голос спросил:
– Можно мне сесть?
– Нет.
– Я хочу с тобой поговорить.
– Говори что хочешь и с кем хочешь, а я ухожу. Кажется, я перегрелась.
– Солнце зашло, Келси. Сядь и выслушай меня.
Он пододвинул еще один шезлонг и разлегся рядом со мной, закинув руки за голову.
– Как долго ты собираешься это продолжать, Келси?
– Понятия не имею, о чем ты.
– Неужели? Я видел, как ты сегодня испытывала Кишана. Ты не чувствуешь к нему ничего похожего на то, что чувствуешь ко мне. И
– Ошибаешься! Наша любовь прекрасна, как небеса!
– «
– Вот именно, у нас небесная любовь!
– Я совсем не это имел в виду.
– А я так интерпретировала!
– Прекрасно. В таком случае у тебя не будет проблем с интерпретацией следующих слов: «О, как весна любви напоминает апрельский день, изменчивый полет! Едва блеснуло солнце золотое, на небе туча темная встает»[27]
.– Не надо винить тучу в том, что ты сделал своими руками, Рен. Я предупреждала тебя о последствиях, а ты сказал… Постой, дай-ка я тоже процитирую: «Мне не потребуется второй шанс. Я больше никогда не стану тебя добиваться». Разве это не твои слова?
Он поморщился.
– Были мои. Но…
– Никаких «но», Рен! Сказанного не воротишь. Как и прошлого.
– Келси, я сделал это ради тебя. Не потому, что это было нужно мне, а лишь для того, чтобы спасти тебя.
– Ну и что? Я все понимаю, но что сделано, то сделано. Я не собираюсь обижать Кишана только потому, что ты, видите ли, передумал! Нет, Рен, тебе, как и мне, придется иметь дело с последствиями своего выбора!
Он встал и присел на корточки возле моего шезлонга. Взял меня за руку, переплел свои пальцы с моими.
– Ты кое-что забыла,
Я возмущенно фыркнула, он вздохнул.
– «Ты для меня – приятное мученье», Келси.
– Кто это сказал?
– Что именно? Первую часть – я, вторую – Эмерсон.
– Ясно. Ну, продолжай. Кажется, ты рассказывал о том, как у тебя оживают разные части тела?
Он сощурился:
– Ты надо мной смеешься?
– Тебе не кажется, что ты ударился в мелодраму? – Я изобразила пальцами щепотку. – Самую чуточку?
– Может быть. Возможно, это от того, что я трус. Шекспир не зря писал, что «Трус умирает много раз до смерти, а храбрый смерть один лишь раз вкушает»[28]
.– И как это делает трусом тебя?
– Так, что я умирал много раз, все больше из-за тебя, и все еще жив. Любить тебя – все равно что стараться спасти человека из царства Аида. Только дурак будет снова и снова добиваться женщины, которая перечит ему на каждом шагу.
– Ах, вот как? Значит, ты дурак, а не трус.
Он нахмурился.
– Возможно, я и тот, и другой. – Он долго всматривался в мое лицо, потом тихо спросил: – Неужели я просил невозможного, когда взял с тебя слово подождать меня? Верить в меня? Ведь ты обещала мне, Келси. Разве ты не знала, как я тебя люблю?
Я отвела глаза.
А Рен продолжал:
– Я умирал каждый день в разлуке с тобой.
Я поспешила загнать подальше чувство вины и призвала на помощь гордость:
– Тебе повезло, что у кошек девять жизней. У меня, к сожалению, всего одна жизнь и одно сердце, а им столько играли, что я удивляюсь, как оно еще бьется!
– Может, стоит перестать предлагать свое сердце каждому встречному? – сухо посоветовал Рен.
– Я не влюбляюсь в первых встречных, что бы ты ни думал, мистер Гипербола! – Я ударила его в грудь. – По крайней мере, не кручу романы с полуголыми красавцами с искусственными прелестями! Да, кстати, это ты дал мне отставку, а не я тебе! Это ты во всем виноват, вот и расхлебывай!
– Скажем так, я не ожидал, что ты тут же закрутишь с кем-то другим. Мне казалось, что на таком небольшом корабле ты не сможешь развернуться в полную силу. Но нет, оставьте Келси на пять минут одну, и к ней тут же выстроится очередь. Все мужчины на борту участвуют в конкурсе, верно?
Я с ненавистью посмотрела на него:
– Ты сам сказал, что мы с Кишаном…
Он сердито взъерошил свои волосы: