Путешествие в Армению

В армянской природе и истории есть источники, постоянно питающие преданность памяти, древнейшим ценностям. Это чувство, господствующее в духовной атмосфере, сильно окрасило историю, искусство, культуру и практическое общение армянского патриота со всем древним и современным. Чувство гордое и действенное. И довольно горькое, как песня, которую не дали допеть до конца, но она продолжает звучать в душе у певца, переходя в стон, тайную мольбу. Армянин, который знает и любит свою историю, где бы ни жил, помнит об этих недопетых песнях. Замечательный поэт нового времени Аветик Исаакян, который молодым разделил участь скитальца-армянина, «пандухта», и посвятил ему прекрасные стихи, пишет в своих воспоминаниях, что Армения повсюду следовала за ним.

«Я всюду носил ее в своей душе; глаза мои смотрели на Монблан, а душа видела Масис; Парфенон в Афинах оживлял линии храмов Рипсиме и Ереруйка; странствующие певцы в Неаполе будили во мне мотивы наших народных песен».

Память армян — это ковчег, населенный национальными святынями и причаливший к вершине их знаменитой горы.

В них жива эта память о начальных истоках. Даже теперь жизнь в Ереване, большом современном городе, не потеряла связи с сельской местностью; природу армяне берегут. Их огорчает, когда ей наносят урон. Они видят ее постоянно, живут ею, беседуют о ней. Может быть, то, что я говорю, армянину покажется преувеличением, беглым впечатлением туриста. Но я исхожу из собственного опыта, сделанных мною наблюдений. И считаю: армянская природа, к счастью, всесильна в строе мыслей и творчестве современной Армении. Наапет до сих пор не может забыть, как его отец, бедный армянский сапожник в афинском предместье Коккинье, еще до рассвета поднимался с женой и детьми на склон Пенделикона. Там сидели они и ждали, когда из моря возродится Ваагн, древний бог их народа.

Я уже говорил о том, какое огромное впечатление производит горный армянский пейзаж с его нежными красками, спокойными ритмами, чистыми рамками света, напоминающего зарю и рождающего ощущение внутреннего ожидания. Первое общение с армянской природой как бы напоминает нам о том, что мы уже знаем, слышали, — о чем-то высоком и недосягаемом. Вдруг все окутывается дымкой, смягчается и становится близким, легко доступным. С горой, например, в две тысячи метров свыкаешься легче, чем с более низкими утесами, скалой в сто-двести метров, — тут же рассеивается первое впечатление отдаленности и высоты.

Однажды среди ночи, погнавшись за кабаном, мы оказались в горах. Не помню, кто предложил покинуть горную хижину, расположенную выше цветущего селения Цах-надзор, на высоте две тысячи восемьсот метров. Там официанты, наверное, самого высокогорного в Советском Союзе ночного бара Вани и Вали с невероятной ловкостью открывали нам бутылки шампанского, не проливая ни капли пены. Не помню, кому пришло в голову бросить все это и оседлать джип. Во всяком случае, мы не отказались. Машина стояла во дворе. Мы поспешили сесть в нее — ведь ночь была холодная: август месяц, хотя внизу, в городе, стояла жара. Вани, приятный молодой парень, уверенно включил мотор, как опытный погонщик, берущий в руку узду своего мула. Так начался наш ночной пробег.

Мы поехали к пастушьим кошарам, чтобы после шампанского поесть свежего мацуна[15] и немного остудить разгоряченные головы. Кабан был непредвиденным эпизодом. Ослепленный светом фар, зверь, попавшийся нам на дороге, остановился на минуту, повернул к машине удивленную морду и тут же обратился в бегство. Вани — в нем, видно, проснулся охотничий азарт — бросился за ним в погоню, стараясь не выпустить его из полосы света, отбрасываемой фарами. Впереди кабан, за ним мы. Это были невероятные гонки по горам. Наконец кабан скрылся среди деревьев и спас свою жизнь, а Вани, нажав на отчаянно взвизгнувшие тормоза, сумел спасти и наши.

Но вернусь к ранее сказанному. В высоких армянских горах с доступными вершинами, с их спокойными плавными линиями и первобытным пейзажем чувствуется немое напоминание о начальных истоках народа, и это, как видно, подсознательно влияет на человека, вновь рождает идеи, мечты, честолюбивые устремления, которые от неоднократных крушений на протяжении многовековой истории превратились в хронические раны, обманутые надежды, но не исчезли совсем и придают национальный колорит главной идее.