Путешествие в будущее и обратно

Владимов мне очень понравился, и я считаю чересчур большой роскошью рвать в нашем возрасте отношения со старыми друзьями. То, что я поругался с Лосевым, не меняет отношения к проблеме в целом. Ни для кого и никогда я примером не являлся, и собственную жизнь образцом вовсе не считаю. Попросту говоря, мне жаль, что хорошие люди разъединяются, а плохие, даже презирая друг друга, мудро объединяются.

То, что ты занимаешься идейной работой, не только не смешно, но и вызывает всяческое уважение. В Америке даже Борис Парамонов, бывший негативный идеалист и мой старинный антиприятель, говорит только о заработках, и думает примерно о том же...

От души желаю тебе бодрости в идейных сражениях, а с Владимовым, хочу надеяться, что-то прояснится».

Из письма Довлатова от 15 февраля 1986 года:

«Дорогой Вадим!

Ничего не заставит меня вылезти из убежища глубокого пессимизма, тем более что жизнь этим настроениям способствует. Все мои западные книжки экономически провалились, новых контрактов не будет, переводчица снова родила и возится с младенцем, родители болеют. Я уже года два ощущаю, что со мной происходит что-то важное. И наконец понял, что именно. Когда меня лет двадцать не печатали, я бессознательно мог верить в свою неординарность и бессознательно же рассчитывать — вот напечатают, и все изменится. Сейчас все напечатано, высшей гениальности во мне не обнаружилось, никого и ни в чем убедить мне не удалось, газета, в которую я вложил лучшую часть души и остатки идеализма, провалилась, друзья (Вайль и Генис , к примеру) — надули, бросить журналистскую халтуру на радио я не могу, и так далее. К счастью, родился наш сынок + улучшаются, как ни странно, год от года мои отношения с женой. Вот куда-то сюда и передвинулся источник радости. Но я все еще не готов сместить эпицентр моих посягательств, перенести его с литературы на семью, природу, автомашину и даже на свободу. Короче, я продолжаю внутренне жить как недооцененный и замалчиваемый крупный литератор, будучи в действительности — сдержанно оцененным и не слишком крупным.

Вероятно, ты родился деятелем, борцом, у тебя есть какие-то социальные интересы, а писательство для тебя — лишь инструмент этой самой деятельности. Дай Бог тебе сохранить твою разительную моложавость, навыки зимнего спорта, веру в социальные преобразования. Кто-то должен об этом думать и всем этим заниматься, таких людей можно только уважать. ...

«Партизан-ревю», действительно, солидный журнал, а его редактор Филипс — умный и значительный человек, я его знаю. Он на удивление разумно судит о вещах, средним американцам абсолютно неведомых. Умный и очень мужской старик.^[52]

Говорят, Владимова терзает НТС, вплоть до сердечных приступов.^[53]

Вот бы тебе написать ему по-христиански примирительное письмо, но ты ведь воин и дуэлянт.

Я бы написал — не падай духом, но ты и так не падаешь, судя по всему».^[54]

В ответном письме от 27 февраля 1986 года я постарался как мог подбодрить Довлатова. В частности, напомнил ему, что один видный американский славист поставил его выше Солженицына по таланту, с чем и я совершенно согласен, имея в виду западные сочинения Солженицына. Я советовал Довлатову запастись терпением, писал, что уверен, что его рано или поздно оценят по достоинству.

Ответил я ему и по поводу его предположения, что я «родился деятелем и борцом»:

«Не родился я быть «деятелем и борцом». Для этого у меня не хватает быстроты ума и способности не пережевывать свои промахи, да и самоуверенности очень не хватает, а следовательно и способности влиять на людей, подчинять своей воле и т. д. Очень знаком мне и страх, хотя длится он обычно недолго. «Борцом» приходится быть поневоле. И чтобы свое детище (идеи) сохранить, и себя защищать. Если бы я был в чешской эмиграции, либо если бы на Западе были Сахаров и Орлов, бороться мне не нужно было и я только «крапал бы свое заветное», как ты однажды мне советовал. Вот в области мысли я могу бороться!»

Насчет Владимова я написал, что «так как я все-таки не «воин», и не «дуэлянт» тем более, то я попробую твоему совету последовать. Спасибо тебе!».

Но мои усилия ободрить Довлатова не увенчались успехом.

Из письма Довлатова от 20 сентября 1986 года:

«Дорогой Вадим, прости, что молчу. Настроение гнусное. Лето прошло в бездельи, жратве, самобичевании — ничего не писал, кроме радиоскриптов, долги растут, творческие потенции вянут, агент мне перестал звонить, «Кнопф» нового контракта не подписывает, правда, «Ньюйоркер» напечатал еще два рассказа (наверное, в пику Максимову).

В Нью-Йорке все разобщены, заняты собой, ничего не происходит. Судя по всему, у вас в Европе жизнь куда более насыщенная. Сатира Войновича,^[55] (среди прочего на Солженицына) не вызвала здесь абсолютно никакой реакции. Невозможно поверить, что пять лет назад самая мягкая, с бесчисленными почтительными оговорками, критика на Солженицына приводила к фигуральным и фактическим дракам. В частности, два неумных легковеса, Саша Глезер и Юра Штейн, кого-то били или пытались бить за неуважение к святыне.