Путешествие в будущее и обратно

В протесте я писал, что передача по «Августу четырнадцатого», на мой взгляд, «представляет собой пропаганду крайнего антисемитизма и является дополнением к антисемитской пропаганде КПСС и КГБ, которая однако еще не решается цитировать «Протоколы сионских мудрецов», любимую книгу Гитлера, как это сделано в упомянутой передаче». Писал я и о том, что подобных передач с приходом новой администрации стало очень много.

Меморандум я заключил словами: «Необходимо, очевидно, проведение серьезных реформ в структуре и руководстве РС, чтобы сделать невозможным появление в эфире передач, оскорбляющих ту или иную категорию наших слушателей и дискредитирующих наше Радио».

На что я рассчитывал, адресуя этот протест в Сенат? В лучшем случае на то, что со станции уберут Бейли и нацпатриотов вновь отодвинут от руля. Но я прекрасно осознавал риск этой акции. Ведь фактически я жаловался Сенату на политику президента США, поставившего во главе РСЕ/РС махрового реакционера. Я понимал, что посылая в одиночестве протест в Сенат, я очень облегчаю начальству станции возможность отомстить мне, уволить с работы, что для меня означало бы приговор к пожизненной нищете, но и продолжать работать на «Свободе» в ее нынешнем качестве я уже не мог.

Перед тем как передать протест сотрудникам Джи-Ай-О, я посоветовался с Анитой, объяснив ей, чем все это может кончиться. Она, вздохнув, согласилась со мной, что надо протестовать.

Из Джи-Ай-О сведения о передаче эссе Лосева и о моем протесте «утекли» в американскую прессу, и скандал разгорелся с новой силой. В «Вашингтон пост» подчеркивалось, что на этот раз протест пришел не от западного человека, а от российского сотрудника РС, политэмигранта и бывшего диссидента. Для американцев это было важно.

Затем был опубликован и доклад Джи-Ай-О. В нем сообщалось о многочисленных нарушениях «политического руководства» в передачах РСЕ/РС, включая передачу эссе Лосева об «Августе четырнадцатого» Солженицына, и делался вывод об ответственности за эти нарушения нынешнего руководства станции. В Сенате по этому докладу было даже проведено слушание. (Солженицын потом в «Зернышке» напишет, что обсуждал Сенат роман «Август четырнадцатого», «не прочитав его, так как еще не было английского издания». Правду он не мог написать: пришлось бы тогда мое имя упоминать в героическом ореоле! А он напишет, что я донос сделал начальству «Свободы» на передачу Лосева. О том, что это был протест в Сенат, и о последующем увольнении не скажет ни слова!)

После слушаний в Сенате Белый дом срочно направил к нам на радиостанцию своего представителя, профессора русской истории Беллингтона, с поручением разобраться, действительно ли дело обстоит так серьезно. Он несколько дней работал на станции, встречался со многими, но не со мной!

В этот период я стал невольным свидетелем происшествия, характерного для нравов либеральной эмиграции. В исследовательском отделе нашей редакции работала бывшая диссидентка и член клана Синявских Юлия Вишневская, крещеная еврейка. Ко мне она относилась так же, как и Розанова, и неоднократно сочиняла мне мелкие пакости. Так вот, вхожу я в один прекрасный день в комнату к Глебу Рару по делу и вижу — стоит перед ним госпожа Вишневская, спиной к двери и ко мне, значит, и говорит, что если Глеб Александрович пожелает, она может собрать подписи сотрудников-евреев под заявлением, что в передачах русской редакции не было антисемитизма. Я застыл в дверях и увидел, что Рар с испугом смотрит на меня. Увидела этот его взгляд и Вишневская и обернулась. Я в ужасе бежал от кабинета Рара. Не знаю почему, но предлагавшегося заявления сотрудников-евреев не последовало.

Случилась в те дни и другая мерзость. Господин Наум Коржавин написал письмо президенту радиостанции Джеймсу Бакли в защиту передачи Лосева и с обвинениями в адрес сотрудников, протестовавших против этой передачи (письмо датировано октябрем 1984 года). Он обвинял всех нас в клевете и провокации с целью нарушить нормальную работу радио.

«Я тоже по происхождению еврей. И меня возмущает и оскорбляет поведение этих людей», — писал Коржавин. В письме утверждалось, что в передаче-эссе Лосева нет никакого антисемитизма, и заканчивалось оно следующим образом:

«Полагаю, что Солженицын — даже если отвлечься от его колоссальных заслуг перед литературой — сделал для России и свободы достаточно, чтобы никто не смел становиться между ним и его читателями-слушателями внутри страны. И особенно меня не устраивает, когда такие попытки предпринимаются как бы от имени и во имя еврейского народа, из которого как-никак я тоже происхожу. Все равно, почему это делается — из близорукости, темных расчетов или маниакальности. Все, что я знаю о Вас, дорогой г-н Бакли, позволяет мне надеяться, что Вы не поддадитесь этому бесстыдному и бессмысленному шантажу.

С многолетним уважением и наилучшими пожеланиями. Искренне Ваш Н. Коржавин, русский писатель, эмигрант».^[67]