Путешествие в будущее и обратно

В начале 60-х рухнул мой первый брак. Виноват в разводе был я: сошелся с другой женщиной, на которой потом женился. Но развод в советских условиях — вещь «специальная». Жили мы у моих родителей, в Лаврушинском — пришлось разменивать квартиру, мучить стариков. Жене с сыном (ему было тогда шесть лет) выменяли двухкомнатную квартиру.

В то время в разгаре была хрущевская кампания борьбы с тунеядством. Для молодых читателей напомню, что это такое. Поначалу это была высылка-ссылка под надзор милиции из Москвы, Ленинграда и ряда других крупнейших городов бомжей, людей без прописки и нигде не работающих, т. е. реализация «христианско»-сталинского принципа «не работающий да не ест!». И, как водится в нашей стране, кампания эта быстро приняла характер «бессмысленный и беспощадный». Ссылать начали не числящихся на работе матерей-одиночек, незарегистрированных кустарей и т. п. Апогеем этой облавы стал суд над молодым поэтом-«тунеядцем» Иосифом Бродским, будущим лауреатом Нобелевской премии по литературе. Несмотря на защиту ряда деятелей культуры, в том числе и Анны Ахматовой, Бродский был осужден и сослан на Север. Он, видите ли, нигде не числился на службе, членом творческих союзов не состоял и имел «подозрительно» маленькие заработки.

И вот мои родители получили письмо от моей жены, в котором она сообщала, что позаботится о том, чтобы их сын (т. е. я) ввиду его тунеядства — нигде не служит, в Союзе писателей не состоит и заработки имеет копеечные! — последовал, подобно Бродскому, в места не столь отдаленные. (Может быть, было написано: «вслед за Бродским» — точно не помню.)

И попыталась «позаботиться». В суд, на первую, примирительную стадию (была такая!) жена пришла со своей подругой по работе, секретарем директора школы. (Той самой Черкасовой! Жена продолжала работать в ее школе.) Но судья, молодая интеллигентная женщина, попалась удивительная. Спросила жену, зачем она пришла с посторонним человеком. Жена ответила, что это свидетель, который может подтвердить, что я являюсь тунеядцем. Я внутренне вздрогнул и увидел, как судья опустила глаза в стол, окаменела лицом. Помолчав немного, вдруг жестко, даже грубо сказала:

— Это к делу не относится! Здесь примирительная стадия. Вашей свидетельнице здесь делать нечего! Кина не будет! — эти слова я точно запомнил.

И, видя, что жена медлит, сказала еще жестче:

— Я вам повторяю: посторонним здесь делать нечего! Никакие вопросы, кроме возможности примирения, здесь обсуждаться не будут!

И секретарше пришлось выйти из судейской комнаты.

После такого холодного душа на суд второй инстанции жена даже не явилась, прислала бумагу, что против развода не возражает — и все. Думаю, что свою роль сыграли интеллигентность и молодость судьи. Жена увидела в ней человека ее же круга, и стыдно, наверное, стало. А может быть, и сама одумалась: я все-таки был отцом ее сына! И любил его, и он ко мне был привязан. И хоть мои заработки были действительно невелики, но мои родители помогали мне выплачивать приличную сумму алиментов. Окажись я в ссылке — не было бы ни алиментов, ни отца у сына.

А судья та осталась в моей памяти на всю жизнь. Ведь она очень рисковала по тем временам: при свидетельнице выражала пренебрежение к политике партии — к борьбе с тунеядством. Могла вылететь с работы как пробка! А поддержи она инициативу жены, мог бы я «улететь»!

Ну а что касается моей бывшей жены, то ее акция была для меня полной неожиданностью. Мы с ней все годы довольно хорошо жили, без крупных ссор, она мужественно перенесла черный 52-й год, разделяла мои взгляды. Наверное, и в цивилизованных странах люди могут иногда так же остро реагировать в подобных ситуациях, но там нет возможности использовать для мести политические кампании.

В тот период я решился написать повесть о случайно сложившихся в советских условиях оазисах самоуправления в почтовых вагонах. В железнодорожной школе рабочей молодежи среди моих учеников были разъездные сортировщики почты, которые мне рассказывали много необычайного о человечной атмосфере в этих вагонах.

Я взял в редакции журнала «Москва» командировку и поехал в качестве ученика в почтовых вагонах по маршрутам Москва — Тбилиси и Москва —Ташкент.

В этих вагонах я встретил действительно удивительную обстановку. Впервые увидел рабочие коллективы без начальства, без партийных церберов, норм выработки, борьбы за их «перевыполнение» и всей сопутствующей мерзости: сверху — хамства, жестокости и самодурства, снизу — подхалимажа, интриг и прочая и прочая. В почтовых вагонах работали вольные артели, царила атмосфера взаимопомощи, взаимной приязни, семейных нравов. Начальники в почтовых вагонах формально имелись, но они были такими же сортировщиками, как и все. Если начальник был старше, опытнее, был добрым и умным, обладал чувством юмора — очень важное качество в условиях многодневной совместной работы и жизни, — то его как бы признавали неформальным лидером.

— Неужели не попадаются в бригадах какие-нибудь прохвосты? — спросил я как-то сортировщиков.