Путешествие в Египет

На следующий день, прежде чем расстаться с нами, синайские монахи поинтересовались, есть ли у нас рекомендательные письма в их монастырь. Мы им рассказали, как в день отъезда из Каира отправились с этой целью к монахам греческого монастыря, но нам помешал свадебный кортеж, и мы пустились в путь, рассчитывая только на себя и на свои честные лица, которые должны послужить нам пропуском. Однако монахи заявили, что если бы мы с ними не встретились, то наш внешний вид оказался бы плохим подспорьем в подобном деле, нас вообще не впустили бы в монастырь, по они помогут нам: в благодарность за наше гостеприимство они дадут нам то, чего нам так недостает, то есть рекомендательные письма, с ними нас ждет радушный прием. Мы, в свою очередь, поблагодарили их, благословляя Моисея, собравшего нас близ своих источников. Монахи нацарапали несколько строк по-гречески, мы спрятали листок с такими предосторожностями, словно это был фирман Бонапарта.

Мы провели ужасную ночь; увы, усталость не всегда вызывает сон: у нас усталость сопровождалась сначала глухими болями во всем теле, а затем боль стала отчетливее и острее в отдельных точках. В противоположность рыцарям Арпосто или Тассо, которые были разрублены надвое сверху вниз, мы чувствовали себя так, словно нас разрубили в обратном направлении. Каждый резкий шаг наших дромадеров отзывался в нас такой острой болью, что паши лица искажались гримасами осужденных на вечные муки. В довершение всего в тот день мы покинули берег моря, то есть дорогу в Тор, решив, что по ней мы будем возвращаться, и двинулись па восток; солнце светило нам прямо в лицо, а открывшаяся пустыня оказалась еще более выжженной, если это возможно, чем предыдущие. Широкую равнину, лежащую перед нами, разрезали идущие с востока на запад дюны, а песок, в котором по колено увязали наши верблюды, был мягким и беловатым, как известковая пыль. Около девяти часов поднялся ветер, но не тот свежий и несущий прохладу ветер равнин, а настоящий ветер пустыни, наполненный всепоглощающими частицами, тяжелый и жаркий, как дыхание вулкана. Бешара счел, что настало время нас развлечь, и, заняв место между Мейером и мною, затянул арабскую песню - похвалу хаджину. Вот самые замечательные ее строки: Верблюдица так резва и так торопится в путь, как будто в жилах ее клокочет не кровь, а ртуть. А как худа и стройна! Ее завидя, газель, стыдливо взор опустив, должна с дороги свернуть. II даже доблестный барс за быстроту ее ног без колебанья отдаст когтей разящую жуть. Подобна мастью пескам. Широк и правилен ход Гонись за нею поток - и тот отстанет чуть-чуть. Верблюдица и огонь - кто пылче? Оба равны. Кто легче - ветр иль она? У них единая суть6.

Увы, не понимая, что мы переживаем, певец восхвалял палача перед его жертвами и поэтому не мог претендовать на бурный успех. Панегирик верблюду в подобных обстоятельствах был способен лишь вывести пас из себя и тем самым сделать нас к нему несправедливыми. Ничто так не побуждает отрицать достоинства какого-либо существа, как страдания, причиняемые его недостатками. С тем же успехом можно было воспевать солнце, припекавшее нам головы, легкость пыли, в которой мы увязали, однообразие раскаленного пейзажа, обступившего нас. Ведь мы углубились в одно из вади 7, пользующееся на полуострове самой печальной известностью, из-за зыбучих песков его называют Заколдованной долиной: их вечное движение, подчиненное прихотям ветра, вводит путников в заблуждение, и они сбиваются с дороги.

Пас окружали холмы, ветер срывал с верхушек песок, засыпая им нас так, что мы ничего не видели дальше ста шагов перед собой и задыхались в этом песчаном вихре, как в горниле печи. Наконец, когда пришло время первого привала и мы уже грезили о короткой передышке, не стихавший с утра колючий ветер через пять минут снес палатку, поставленную арабами; вторая попытка тоже не увенчалась успехом; колья не держались в беспрестанно движущемся песке, а если бы они даже и устояли, то лопнули бы веревки, на которых крепилась палатка; самым разумным было последовать примеру арабов и спрятаться в тени верблюдов. Я улегся возле своего, когда Абдулла, обращавшийся ко мне по всем кулинарным вопросам, явился сообщить, что не может развести огонь. Впрочем, новость оказалась не столь печальна, как предполагал бедолага; мы не только не хотели есть, но вообще испытывали отвращение к пище; верх наших желаний в эту минуту - стакан чистой пресной воды; увы, та, которой мы запаслись у колодцев Моисея, была слегка солоноватой; этот недостаток, а также неприятный запах от кожаных фляг и невыносимая жара, нагревшая воду за время пути, делали ее совершенно непригодной для питья. Как нам ни хотелось утолить жажду, но,: увы, мы не смогли сделать ни глотка.

Т