Путешествие в Элевсин

Я закрыл книжечку и оглянулся. Порфирий стоял рядом – я не заметил, когда он вернулся в зал. Как только я закончил чтение, он выдернул кодекс из моих рук.

Молчать было опасно для жизни.

– То, что ты написал, мудро, хоть и горько, – сказал я. – Чрезвычайно точно. А еще – написано прекрасным слогом. Читая эти строки, забываешь о горестях точно так же, как в обществе прекрасной девы… Ты позволишь перечесть этот алмаз позже?

– Да.

– А увидеть что-нибудь еще из твоих творений?

– Не сейчас, – ответил Порфирий. – Быть может, потом…

Я видел, что похвала ему приятна, но сразу возникла другая опасность. Многие собеседники высочайших особ погубили себя излишним красноречием. Неловкое слово может сорваться с уст, когда цель уже достигнута. Надо уметь вовремя сменить тему.

– Здесь душновато, – сказал я. – Не выйти ли на палубу?

– И то верно, – согласился Порфирий. – Мы давно насытились, а вина не хочется…

Уже начинало темнеть. Вечер был величествен – красную полосу заката над морем закрывало огромное фиолетовое облако, похожее на голову в короне. Само облако было как бы головой, а розовые закатные лучи над ней – расходящимися в стороны шипами.

– Что тебе приходит в голову, Маркус, когда ты глядишь на этот закат?

Я сосредоточился.

– Эти облака и закатные лучи, господин, имеют разную природу и находятся в различных местах. Вместе же они представляются как бы головой в венце Гелиоса. Но больше ниоткуда эту голову не увидеть и нигде больше ее нет…

– Так. Продолжай.

– Весьма далекие друг от друга вещи сливаются для нас в пугающее целое… Быть может, в своем умозрении мы точно так же соединяем относящееся к разным эонам? Просто потому, что глядим, так сказать, с человеческой палубы?

– О, это глубокая мысль, Маркус. Если бы я не знал, что прежде ты был жрецом, я бы изумился подобной мудрости у гладиатора.

– А что думаешь ты, господин?

– Я? Мои мысли проще, Маркус. Мне кажется, это облако похоже на голову Колосса Солнца. Посмотри, вон тот облачный бугор – нос. Видны даже глаза.

– Теперь я тоже вижу Колосса, – сказал я.

– Тогда иди спать, Маркус, пока не увидел рядом амфитеатр Флавиев, – засмеялся Порфирий. – Ты не для того из него убегал, чтобы попасть туда опять. Надо отдохнуть и набраться сил. Когда сойдем с корабля, продолжим путь пешими.

– Будет трудно уснуть на закате, – сказал я. – Слишком ранний еще час.

– Ты полагаешь, я об этом не подумал?

Порфирий поднял руку и щелкнул пальцами.

Тотчас на палубе появилась девушка с серебряной чашей. Она подошла к нам, опустилась на одно колено и подала чашу Порфирию. Тот взял ее, сделал несколько глотков и протянул мне.

– Пей до дна.

Жидкость в чаше была приятно-горькой.

– Это успокаивающее снадобье. Мы проспим до утра как дети, Маркус. А завтра нас ждет очень интересный день.

Маркус Зоргенфрей (TRANSHUMANISM INC.)

– Коньячку?

– С удовольствием.

Адмирал-епископ нажал на кнопку, и в кабинете появилась пожилая ассистентка с подносом – словно ждала за дверью. Обычно она выдерживала минутную паузу, но настройка, похоже, сбилась. Надо будет сказать Ломасу.

На подносе стоял обычный флакон с коллекционным коньяком, два хрустальных стакана и пепельница с уже раскуренными сигарами.

Мы чокнулись и выпили. Я не понял, чем мы угощаемся – это был не «Луи XIII», а что-то еще более старое. Возможно, чересчур старое, затребовавшее у стенок бочки слишком много дубовой отчетности. Коньяки ведь как люди – пропитываются горечью жизни и в конце концов устают.

Спросить, что мы пьем, однако, я постеснялся – моим идеалом всегда был древний спецагент Джеймс Бонд, различавший сорта крепких напитков с первого глотка. Я представлял иногда, как говорю Ломасу, понюхав хрустальную пробку:

– Thirty year old Fin, sir. Indifferently blended. With an overdose of Bon Boi…[4]

Но второй стакан я наливать не стал – следовало сохранять рассудок ясным.

– Докладывайте.

– Все происходит по нашему плану, – сказал я. – Но слишком гладко. Стоило мне заикнуться о сочинительстве, и он вывалил на меня эссе о любви. Как будто ему заранее было известно, о чем я спрошу, хотя минутой раньше я не знал этого сам.

Ломас засмеялся.

– Он написал его мгновенно, сразу после запроса. Больше времени ушло на оформление книжечки.

– Но это еще не все. В симуляции эссе казалось написанным по-гречески. На самом же деле у него английский заголовок, а остальной текст написан по-русски с учетом так называемого «однобуквенного закона», действующего в Добром Государстве. Откровенный глагол заменен на требуемый законом оборот – /е-слово/.

– И что здесь странного?

– Почему он написал эссе по-русски? Может, это намек на мои корни?

– А зачем ему намекать?

– Ну, дать понять, что он разгадал нашу игру.

– Насчет русского языка не волнуйтесь, – сказал Ломас. – Это не намек на ваш культурный бэкграунд и не провокация. Порфирий – в первую очередь русскоязычный алгоритм. И его лингвистические базы постоянно обновляются даже в симуляции. Он пишет по последним правилам. Это проявление работы исходного кода. Странно другое.

– Что? – спросил я.