Путешествие в Персию

Покойно и приятно расположился я на коврах, и ем разведенную в воде алюбухару (особенный род слив), или курю кальян, попеременно. Но у меня еще есть третье занятие: прекрасный лафит, который я сейчас купил в этой дикой степи, куда, кажется, и ворон костей не заносил. Но каким же волшебным стечением обстоятельств явился здесь этот, по крайней мере для меня, нектар? Оставляя Тифлис, я жаловался одному Грузинскому купцу, что на тамошнем базаре нашел весьма малое количество лафита. Вообразите же, этот добрый человек отыскал этого вина и послал в погоню за мной. Посреди пустыни это показалось мне совершенно романическим приключением, волшебным событием. В Нахичевани, где, я думаю, нет и простого вина, для меня вдруг явился лафит. Не даром же я мечтал, что для меня в Персии хранятся сокровища. У меня есть и передняя, в которой Франц храпит не в духе, не знаю от чего, а Егор толчет кофе. Эти два цербера охраняют вход в вертеп моего уединения, а я пишу, рисую, курю кальян, ем алюбухару, пью вино, и доволен судьбой.

Уж ночь, но в этих очарованных местах невозможно спать. Моя комната вся расписана и раззолочена, сам я на коврах спокойствия; женщины подле меня, но куда запрятал их этот Эхсан-хан? Однако же пора спать, а спать нет охоты. Возможно ли здесь спать? Вышел в сад, в одном ночном костюме, но и там, как в Русской бане.

Завтра мы едем на встречу Персидскому михмандару [9] и переступаем границу. Прощайте! В Тавризе буду чрез 8 дней; потом от Тавриза до Тегерана до 700 верст.

26-го Октября, 1838. Мы благополучно избавились от Мианских клопов. Вчера ночевали мы в Миане, и никто из нашей свиты не пострадал от них. Правда, что осторожный михмандар наш расположил нас всех лагерем, в так называемом загородном саду. И возможно ли назвать городом сборище убогих мазанок, населяемых нищими, которых заедают клопы?

Проезжал сквозь грязные улицы Мианы, мне стало грустно: я никогда еще не видал такой страшной нищеты, невольно отклонял взор вдаль, но и там ишчего не видел, кроме мертвой степи, унылой и однообразной. Неужели вся Азия такова? Стало быть, я напрасно так страстно желал ее видеть? Позднее сожаление! Она умерла, и в иссохшей мумии нельзя уже узнать красавицы, некогда исполненной жизни и прелести низкие страсти людей погубили ее!

Вечером странные звуки Азиатской музыки пробудили наше любопытство. Они раздавались со стороны палатки михмандара. Мы пошли туда с доктором Капгером. Яя-хан и сын его Фаррух-хан важно сидели в праздничных шалевых халатах; пред ними два мальчика, лет 15-ти, одетые, в женские платья, с длинными волосами, в юбках, с кастаньетками в руках, то медленно изгибались, то прыгали, как бешеные. Эта вечерняя сцена была слабо освещена бумажными фонарями, привешенными, к деревьям, и двумя свечами, стоявшими на земле. Одна сторона палатки была открыта. Михмандар встал и просил нас сесть. Танец, остановленный нашим приходом, снова начался. Сперва эти несчастные дети низко кланялись, потом с родом вдохновения начали медленно кружиться под протяжную я унылую музыку, то закидывая назад голову, с распущенными волосами, то подымая руки к верху, то нагибаясь к земле, и звеня в этом положении кастаньетками у земли, то поднося их, к ушам, и как будто вслушиваясь в их звон По временам они пели нескладно и дико, и все это сопровождалось музыкой, то печальной и унылой, то раздирающей душу и буйной. Казалось, что плясуны старались изобразить что-то в род любви и страданий. Но вдруг, после этих выражений неги, они начали прыгать, метаться, вопить, как будто их режут. Музыканты не отставали, пронзительно скрипели, били в литавры, дули в дудки. Наконец это исступление стало понемногу утихать, снова начался медленный танец. Персияне слушали и смотрели на все это с глубоким вниманием; наш михиандар, постоянно веселый и живой, казалось, погрузился в глубокую думу.

Я не долго присутствовал при этой сцене, странной и отвратительной; простившись с Яя-ханом, я пошел в свою палатку, которую однако ж не без труда отыскал в темноте, и лег спать. Но музыки и пение еще долго раздавались в унылой Мианской степи.

Мы перешли через Кафланку (цепь гор, ограждающую Адербиджан).