Путешествие в Сибирь 1845—1849

Чтобы сообщить еще некоторые подробности о внешнем и внутреннем быте остяков, отправимся в одну из остяцких юрт. В нее ведет сквернейшее крыльцо и дверь такая низкая, что, не остерегшись, я ударился лбом о верхнюю балку. Оглушенный этим ударом, я забыл крестным знамением оказать должное уважение к ряду образов, стоящих в переднему углу. Эта забывчивость и не совсем обыкновенное мое появление так перепугали полунагих дикарей, что они тотчас же бросились на двор и за печку. Тем лучше нам осмотреть юрту. Первое, что бросается здесь в глаза, — это особенный подозрительный серый цвет скамей, столов, стен и пола. Тот же цвет — единственная роспись и всей домашней посуды и утвари: блюд, чашек, ножей, наполненной снеговой водой кружки и берестяной кошелки. Пол крив и кос и местами опустился, стены растрескались и все в щелях, наполненных тысячами насекомых, наведших Лютера на мысль: какого-то вида они будут на небе. Кругом по стенам идет скамья. Стульев и кроватей нет, последние заменяются широким помостом, заканчивающим оба конца скамьи. Печь обыкновенной русской кладки и с трубой, но не примыкает к стене, а соединяется с ней посредством другой низенькой печки, употребляемой днем для приготовления кушанья. В верхней части ее находится отверстие, в котором почти всегда видишь котел, наполненный ухой, похлебкой, молошной кашей или другим каким-либо кушаньем. Окон четыре — по два в двух стенах, образующих угол, в котором стоят образа; каждое окно шести-стекольное, но стекол только два, остальные заменены сосновыми дощечками, корой, пузырем, бумагой и другими непрозрачными вещами. Происходящая от этого темнота мешает подробнейшему осмотру. Да и хозяин, узнавший от ямщика, что я не людоед, является приветствовать высокоблагородного гостя своего. Это делается здесь обыкновенным образом, без коленопреклонения и целования рук, обычных в Обдорске. Интересен, однако ж, взгляд, которым остяк окидывает меня вначале. Это взгляд охотника, надеющегося на добычу и в то же время опасающегося, как бы самому не сделаться жертвой. В этом взгляде выражается желание слабого существа обезопасить себя и, если возможно, овладеть своим противником. Это проявляется, впрочем, и во всем обращении остяка. В нем хитрость и обман, притворное смирение и покорность. Он беспрестанно толкует о Боге и великом государе, расхваливает избранных царем и господом, жалуется на свою бедность и на убытки, которые терпит от поселенцев. Но лишь только разговор коснется предметов, кажущихся остяку подозрительными, он тотчас же прикидывается глупым, бестолковым, жалким, уверяет, что ничего не знает, и то и дело напоминает свои остяцкие привилегии. Впрочем, некоторая степень скрытности действительно есть в характере остяка, все же остальное — мелочная хитрость; крайнее смирение и жалкий вид — маска, надеваемая при случае и вскоре сбрасываемая, и тут остяк становится простым, прямым, честным сыном природы, немного только угрюмым, грубым и упрямым. Этой шероховатости характера соответствует и внешность: выдающиеся скулы, значительно углубленные глаза, широкие плечи, коренастый, неуклюжий стан, черные стоящие волосы и т.д. Несмотря, однако ж, на все это, уверяют, что никто не превзойдет бедного остяка в доброжелательстве, услужливости и других качествах доброго сердца. И сама грубость, неповоротливость и неуклюжесть смягчаются некоторым образом принадлежащим всему финскому племени добродушным юмором, который русские называют востротой, сознавая, что по этой части они должны уступить остякам и самоедам.