Путешествие в Сибирь 1845—1849

Девушка поехала, встретила и поймала оленя, отдала его хозяину, который тотчас поворотил назад и девушку взял с собой. Дорогой Вайе Тйилье Хабт спросил свою спутницу, что такое стонет в ее середних санях? Девушка сказала, что в них живой бог, которого должно призывать в болезнях. Долго они ехали, видели много юрт, принадлежавших брату Вайе Тйилье Хабта, и наконец приехали к его собственной юрте. Вайе Тйилье Хабт отпряг своего оленя, взошел в юрту и послал оттуда Езе Нйи Съядута (lese Nji Sjaduta — железный пояс с лицом), чтобы отпречь оленей девушки. И девушка начала здесь жить с Езе Ньи Съядута. Жили они здесь целое лето. Прошло это время, настала осень, ночи сделались темны, и начались бури. В одну такую ночь девушка тихонько вышла из юрты, подошла к середним саням и разрезала веревки, которыми были обвязаны сани. Из саней вылез вместо живого бога безоружный человек[110]. Девушка дала ему кипучий меч (Siunaei jese), коим впоследствии он и сам стал называться. «Куда же, — спрашивает песня, — пошел человек с кипучим мечом в эту темную ночь?». Он ходил из одной юрты в другую и побивал весь народ, какой только находил в них. Он пришел, наконец, в юрту, в которой жила его сестра с Езе Нйи Съядута. Езе Нйи Съядута страшно испугался и старался спастись то в дверь, то в дымовое отверстие, но не спасся от кипучего меча Сиунэи Езе. Истребивши до последнего человека всех обитателей юрт, Сиунэи Езе отправился с сестрой к берегу моря и скоро доехал до семисот юрт. Народ в этих юртах праздновал свадьбу, в одной только сидели два старика и вели хвастливые речи. Сиунэи Езе сел в этой юрте и стал прислушиваться к речам стариков. Старик Пангадиода говорил: «Сошлись мы два сильные земли — кто победит нас?». Старик Нараэи прибавил к этому: «Высоко на хребте морского берега висит на дереве череп старца Хахонйие[111]; когда Яльензиеи Хабт придет его отыскивать, мы разорвем его в клочки». Как скоро Сиунэи Езе услышал эти речи, он гневно поднялся с своего места и, схватив дерзкого Нараэи, начал махать им, как дубиной, и перебил, таким образом, всех жителей юрт. Засим он снова отправился вместе с сестрою в путь; на дороге на него напали два богатыря и так прижали, что он видел уже смерть перед собой. В тоске он вспомнил, однако ж, что Яльензиеи Хабт когда-то обещал ему в полдня поспеть к умирающему человеку и помочь ему. И в то же самое мгновение свистнул ветер, и Яльензиеи Хабт стоит подле брата. Убив обоих богатырей, Яльензиеи Хабт поручил охранение утомленного брата сестре его и, между прочим, сказал: «Когда он откроет глаза, он пойдет, конечно, куда ему вздумается». Засим песня покидает Сиунэи Езе и сестру его и переходит к Яльензиеи Хабту. Он возвращается домой и находит все юрты разрушенными. Невдалеке от них он видит отца, которого, «как белую куропатку», преследует Сиу Нараэи[112]. Тут Яльензиеи Хабт сказал: «Кто летит быстрее? Лечу ли я быстрее, или стрела летит быстрее?». И с этими словами поспешил на помощь к отцу, схватил его и спрятал в свой колчан. Засим Яльензиеи Хабт и Сиу Нараэи начали пускать друг в друга стрелы. И пускают они их безостановочно десятый год, как вдруг является к Сиу Нараэи гонец от его брата Езе-меада-йеру (lese meada jieru — хозяин железной юрты). Гонец сказал, что Езе-меада-йеру хочет, чтобы Сиу Нараэи запрягал оленей в сани Яльензиеи Хабта, то есть признал себя побежденным и стал его слугой. Но Сиу Нараэи грозит, что не прекратит борьбы, пока будет в состоянии двигать руками. И они продолжают пускать друг в друга стрелы еще десять лет, и в течение этого времени Яльензиеи Хабт мало-помалу пригнал своего противника к самой железной юрте и здесь, наконец, убил его. Езе-меада-йеру счел бесполезным мстить за своего павшего брата, начал, напротив, просить о пощаде собственной жизни. Яльензиеи Хабт пощадил молящего, который из благодарности обещал выдать за него свою дочь без всякой платы. Сын Езе-меада-йеру дал сестре богатое приданое и сам зап per оленей в сани Яльензиеи Хабта, который засим и воротился в свои владения с женой и со слугами.

* * *

Песни этого рода в величайшем уважении у самоедов. С религиозным почти благоговением прислушиваются они к каждому слову, срывающемуся с уст певца. Точно так же, как шаман, сидит и певец на скамейке или на сундуке посередине юрты, а слушатели располагаются вокруг него. В Томской губернии я заметил, что певец старается выразить телодвижениями участие, принимаемое им в своем герое. Тело его трясется, голос дрожит, левой рукой он беспрестанно закрывает глаза, полные слез, а в правой держит стрелу, обращенную острием к полу. Слушатели сидят обыкновенно безмолвно, но когда богатырь погибает или взвивается на крылатом орле к облакам, у них вырывается громкое хее, соответствующее нашему ура.