Путешествие в Сибирь 1845—1849

Вот все мои путевые наблюдения. В заключение позвольте рассказать приключение, не имеющее ничего общего с моими учеными поручениями. Может быть, вы помните мой рассказ об опасностях, которым я подвергался три года тому назад в деревнях Устьцыльмской и Ижме. Упомянув о грузинском князе, спасшем меня в Устьцыльмской от фанатических изуверов, я, кажется, не сказал ни слова о моем ижемском покровителе — г. Якубовиче и о его любезной супруге. Обезопасив мое существование, добрая эта женщина не переставала и затем постоянно заботиться о моем благосостоянии в зырянской пустыне. Просыпаясь поутру, я часто находил у себя на столе горячий белый хлеб, а после предобеденной прогулки — нередко и превосходнейший пирог. Но кто ж станет распространяться о хлебах и пирогах, вспоминая о такой образованной и умной женщине, как супруга ижемского исправника? По всему было видно, что она получила отличное воспитание. Сделавшись женой и матерью, она не ограничилась кухней, но с горячностью предавалась и умственным занятиям. На рабочем ее столике почти всегда можно было найти развернутую книгу. Особенно любила она читать книги поэтического, религиозного и исторического содержания, для своего сына она сама составила даже курс арифметики, русской грамматики и друг. Страстно любя свою родину, она тем не менее почитала Наполеона благодетелем человечества и со слезами на глазах приводила некоторые черты из жизненной драмы этого великого человека. Разговор ее был увлекателен, но, кроме того, она обладала еще способностью излагать свои мысли и на бумаге так хорошо, что некоторые из ее писем печатались в «Архангельских губернских ведомостях». Эта редкая женщина выросла и воспиталась на берегах Енисея в городе Красноярске. Здесь овладел ее сердцем молодой красивый поляк г. Якубович и перевез ее потом из родительского дома в пустыни Удории[129]. Вот все. что узнал я в Ижме о прежней судьбе ее. Приехавши в Красноярск, я, разумеется, начал о ней расспрашивать и не разузнал еще ничего, как в один прекрасный день входит седой старичок в кафтане, называет меня по имени и подает письмо, только что им полученное, и от кого бы вы думали — от его дочери, супруги ижемского исправника. Я пробегаю письмо и нахожу, к великому изумлению своему, что оно написано ко мне. Три года тому назад я сообщил ей план своего путешествия, и она, рассчитав, что именно около этого времени я должен находиться в Красноярске, написала к отцу, чтоб он принял участие в бесприютном страннике. Замечательно, что письмо, написанное в Холмогорах, следовательно, проехавшее более 6000 верст, пришло в Красноярск за несколько часов до моего приезда в этот город, но еще замечательнее то, что отец госпожи Якубович был ссыльный крепостной человек, употребивший на воспитание дочери все достояние свое, добытое необыкновенной предприимчивостью и оборотливостью.

Что касается до моего здоровья, то переезд в 1000 верст с залишком, разумеется, порасшатал его несколько, но я надеюсь, что вскоре оправлюсь. Товарищ мой, которому бы следовало быть уже в Анциферовской волости, для изучения языка енисейских остяков, как слышно, изменил свой план и живет в окрестностях Енисейска. Отчет мой о самоедах Томской губернии почти кончен, но за дурными дорогами я не могу его отправить раньше моего возвращения в Енисейск в половине мая. Более на этот раз мне нечего писать...

P.S. Еще не успел я запечатать письма, как явился ко мне здешний голова с одним из пумпокольских остяков. Из первых же расспросов я узнал от него, что туземцев, принадлежащих к Натско-Пумпокольской волости, только 24 души мужского пола и что они действительно настоящие самоеды, по языку весьма мало отличающиеся от томских. Итак, список слов Клапрота ложен. Но откуда же он взял его? Слух о том, что Бергстади переменил план своего путешествия, оказался несправедливым. Желаю, чтоб он был счастливее меня относительно толмача: приведенный теперь ко мне оставил в лесу жену и детей, которые непременно умрут с голоду, если он не воротится к ним через две недели. Итак, в течение этого короткого времени я должен пройти весь курс пумпокольского наречия, потому что отыскать другого в настоящее время года нет никакой возможности. И этого отыскивали целых десять дней, а между тем дороги ежедневно становятся хуже.

IV

Асессору Раббе. Маковская, 3 (15 апреля) 1846 г.