Путешествие в Сибирь 1845—1849

Прилагаемый краткий отчет (о путешествии из Дудинки в зимовье Толстый Нос) написан еще во время моего пребывания в Толстом Носе и не отправлен с последней почтой из Туруханске, потому что я хотел, переделав в нем кое-что, перебелить его. Этому помешала хворь, три уже недели не покидающая меня. Сибирь — страна моровых поветрий, к числу которых народ причисляет и катаральную эпидемию, свирепствующую теперь по Енисею как между людьми, так и между животными. Как катар, она весьма злокачественна, легко переходит в другие болезни и нередко оканчивается смертью. Недавно один остяк, заболевший ею, умер от кровотечения горлом — дурное для меня предзнаменование, потому что грудь — самая плохая из всех частей моего тела. Главное препятствие к выздоровлению — холод и продуваемость жилища. Ночью у меня замерзает вода, и поутру термометр обыкновенно показывает от 5° до 7° ниже нуля. Такого скверного жилья у меня не было даже и в Толстом Носе. Есть здесь, конечно, и лучшие жилища, но они все заняты золотопромышленниками. Если холода не уменьшатся, придется искать лучшего помещения в какой-нибудь другой деревне.

Во время болезни я, сколько мог, занимался по-остяцки в Верхнем Имбацке и Бахте — двух деревнях, или так называемых зимовьях, Туруханского округа. Я намеревался остановиться на несколько дней и в деревне Вороговой выше Подкаменной Тунгуски, но за отсутствием остяков принужден был ехать далее, в Назимову, куда и прибыл несколько дней тому назад. Здесь, если б здоровье мое хоть несколько поправилось, я мог бы, конечно, заняться как с сымскими, так и с дубчесскими и вороговскими остяками.

Впрочем, остяцкий язык беден и очень легок. В нем особенно замечательно то, что в глаголах личные окончания ставятся не в конце, а либо в начале, либо в середине. Точно так же и обозначение времен и наклонений изменяется в различных словах, но об этом в другой раз. Спутник мой страдал во время нашего полярного странствования разными болезнями. На днях он уехал в Енисейск, между прочим и для поправления здоровья. Мне также хотелось бы добраться туда, по крайней мере по последнему зимнему пути, т.е. в апреле, но служба для меня главное, а сверх того, и язык енисейских остяков начал интересовать меня предчувствуемым сродством как с угро-остяцким, так и вообще с финско-самоедскими языками.

В Туруханской области я встретил, между прочим, несколько ссыльных койбалов. Степанов совершенно справедливо говорил, что они отатарились, но я надеюсь еще как-нибудь добраться до настоящего их происхождения. От них я добыл несколько любопытных сведений и о китайских сойотах, о которых узнаю, вероятно, еще более в Минусинском округе. Может быть, между тамошними татарами найдется хоть один, знающий их язык. Настоящих же сойотов удастся встретить разве только в Туруханске, где открытый лист мой еще будет иметь силу для китайцев.

Для изучения койбальского языка мне было бы нужно иметь под рукой Казембекову тюркскую грамматику, полезны были бы мне и археологические трактаты, потому что в Минусинском округе придется заняться и древностями. В особенности желал бы я знать способы точнейшего исследования и описания курганов. Они весьма интересуют меня, и я занимался уже и прежде в Финляндии и в России ими, но до сих пор более в качестве дилетанта, чем ученого исследователя.

III

Доктору Лёнроту. Назимова, 22 февраля (6 марта) 1847 г.

Занятый отправлением огромной корреспонденции, я могу только в коротких словах отвечать на твое прошлогоднее письмо, полученное мною в холодную январскую ночь, когда я сидел, примерзший ко льду на Енисее. Проходя молчанием это неприятное событие, спешу primo loco уведомить тебя о счастливом спасении из отечества белых медведей. Теперь я опять нахожусь в пределах Енисейского уезда, в расстоянии не более 200 верст к северу от сего знаменитого уездного города. Я вот уже несколько времени стражду упорным катаром с кашлем и другими его принадлежностями, не теряю, однако ж, духа и работаю ежедневно над енисейско-остяцким наречием, встречающимся между городами Енисейском и Туруханском. В настоящее время так называемых енисейских остяков осталось не более тысячи человек, но еще долго спустя после завоевания Сибири говорили об аринах, коттах, ассанах, маторах и других народцах, как о ветвях этого племени.