Путешествие внутрь иглы. Новые (конструктивные) баллады

Колокол громко звонит – но по ком?
сын возвращается в отческий дом:

сколько провел на чужбине он лет,

в землях каких ни оставил свой след…

Свет повидать для мужчины не грех —

вот домоседа поднимут на смех,

плохо, когда, инородством греша,

к землям чужим прирастает душа.

Год на двадцатый несчастная мать

сына устала на родину звать, —

в доску отчаявшись – шутка ль сказать?

мать перестала звонить и писать.

Да и отец выбивался из сил,

выпороть сына он даже грозил:

«Нет, уж позволь, – говорил он в сердцах, —

не на таких ведь, как ты, подлецах

держится русская наша земля:

всем докажи, что ты лев, а не тля —

страх победи ты вернуться домой,

чтоб я сказал – сын воистину мой!

да и к тому же, с библейских времен

знают сыны всех великих племен:

вновь на круги возвратиться своя

есть непреложный закон бытия».

Мрачным предчувствием с детства томим,

в путь отправляется сын-пилигрим:

всем европейская жизнь хороша, —

что же так плачет родная душа?

Должно вернуть ей мистический долг,

только кому – не возьмет она в толк,

чувствует: минула чтобы беда —

лучше сейчас, чем совсем никогда.

Подлый свой страх наконец одолев, —

стал он не тля, а воистину лев, —

сын возвратился в отеческий дом —

колокол плачет: и знает, по ком…

4. Квинтэссенция Возвращения

Если Будда действительно прав и мы обречены рождаться снова и снова, пусть в разных обличьях, и ничто не может не только упразднить, но даже просто ослабить этот великий космический закон, и мы на самом деле уже не раз приходили на эту землю и просто не можем вспомнить, когда, где и как именно это было, – короче говоря, если все это действительно так и никак иначе, то сама невозможность вспомнить о прежних инкарнациях, по-видимому, только и спасает нас от безумия осознания тысяч и тысяч нанизанных друг на друга, подобно пестрым бусинкам, жизней, потому что все эти жизни, будучи связаны таинственным законом кармы, психологически для нас никак не связаны, и – всего лишь в качестве гипотетического примера – чем больше мы бы о них узнавали, тем абсурдней они бы нам казались, так что всего лишь узнавание того факта, что наша мать, которая в силу предвечной раскладки ролей, должна быть нашей матерью и никем больше, была когда-то… да кем угодно, но только не нашей матерью, мгновенно и радикально обратило бы весь этот мир в абсурдный спектакль: недаром тень абсурда лежит на нашей жизни, и мы эту тень смутно улавливаем боковым зрением.

Но если бы наша память вдруг раскрыла скобки наших предшествующих существований, и тень абсурда, разросшись и поглотив привычные контуры бытия, выступила бы на сцену мира во всем своем сумасшедшем великолепии, то каждый из нас увидел бы себя в роли человека, покинувшего рожденьем дом родной и на протяжении всей жизни к этому дому родному возвращающемуся, и окончательное возвращение означало бы смерть.

Это как если человек после долгих странствий возвращается на свою старую родительскую квартиру, он намерен стучать в дверь до тех пор, пока ему не отворят, – и просить у отца с матерью прощения, если надо, на коленях, за то, что он забыл про них или же умереть на пороге родного дома, но, миновав лестничный пролет, отделявший подъездное окно от родительской квартиры, он знакомой двери не найдет, а на месте квартиры, из которой он когда-то, давным-давно вышел в мир, будет зиять сплошная каменная ниша, и ради пущего правдоподобия будет еще, наверное, пахнуть известкой.