Путешествие во тьме

У меня на руке был нефритовый браслет, который подарил Уолтер. Я сняла его и сжала в ладони. Он был теплым и таким приятным на ощупь. Я смотрела на него и никак не могла вспомнить это слово…

Все говорят, что если начнешь бояться людей, они сразу это поймут, и тогда тебе крышка. Или все это только в моем воображении? Я спорила сама с собой совершенно серьезно, действительно ли это мне только кажется, или люди и вправду злы и жестоки. Потому и браслет казался мне таким приятным — я знала, что им можно как следует ударить, если нужно. Я наконец вспомнила это слово — кастет.

Мужчина заговорил со мной, скривив губы, как они это любят делать, но потом очень быстро отскочил, так что я не успела его ударить. Я направилась за ним, собираясь его стукнуть, но он шагал слишком быстро, и к тому же полисмен на углу улицы уставился на меня, как какой-то бабуин, — белые кретины еще хуже, чем чернокожие. (Что со мной произошло? Со мною что-то произошло?)

Я подумала: «Ты не станешь реветь посреди улицы, ведь правда?» Я села в автобус и поехала обратно на Бёрд-стрит.

Открыв дверь, я услышала крик Этель:

— Ох, детка, наконец-то ты пришла! Я страшно беспокоюсь за тебя. Я приготовила тебе ужин.

Она аккуратно причесалась и надела черное платье с белым воротничком. Она выглядела совсем неплохо — во всяком случае, лучше, чем обычно. Потом я поняла, что после истерики она всегда выгладит гораздо более молодой и свежей.

— Я не хочу есть, — сказала я.

— Мне стыдно, что я так себя вела, — проговорила она. — Что я могу еще сказать?

— Все нормально, — не глядя на нее, пробормотала я.

Мне хотелось только одного — подняться в свою комнату, натянуть на голову одеяло и заснуть.

— Иногда извиниться — самое трудное, — сказала она.

Белая мебель, а над кроватью — рисунок собака, выпрашивающая подачку, и надпись «Верное сердце». Я лежала и смотрела на нее, а перед глазами у меня стояла вывеска: «Печенье домашнее, такое же свежее в тропиках, как на родине». Вывеска была прибита на щите в конце Рыночной улицы.

Там была нарисована девочка в розовом платье, которая лакомится большим желтым печеньем, усыпанным изюмом, которое называют «печенье с коринкой», и маленький мальчик в матроске, — он катил обруч и косился через плечо на девочку. Там было еще аккуратное зеленое дерево и выцветшее голубое небо, такое низкое, что если бы девочка протянула руку, она могла бы до него достать. (Очень удобно — Боженька всегда рядом.) И высокая темная стена позади. Под плакатом было написано:

Прошлое прекрасно,
Будущее ясно,
Но самое блестящее —
Это настоящее.

Однако важней всего была стена.

«Вот на что похожа Англия, — подумала я, — на эту вывеску на серой стене».

2

Когда утром прозвенел будильник, вставать я не стала. Этель вошла в комнату.

Я сказала:

— Я еще немного полежу. У меня болит голова.

— Бедная девочка, — она несколько раз моргнула, — ты плохо выглядишь. Я принесу тебе поесть.

У нее было два разных голоса — один тихий и спокойный, а другой — резкий и противный.

— Спасибо, — сказала я, — только немного чаю, а еды не нужно.

Чтобы выпить чай, мне пришлось вылезти из постели и зажечь свет.

— На улице холод и страшный туман, — сказала Этель.

Когда я выключила свет, комната опять погрузилась в полумрак Пока я лежала, свернувшись под одеялом, мне было тепло. Головная боль прошла. На самом деле я чувствовала себя хорошо, только жутко устала, больше, чем обычно.

Я продолжала твердить себе: «Тебе надо что-то придумать. Ты не можешь здесь оставаться. Тебе надо разработать план». Но вместо этого я начала пересчитывать все города, в которых побывала, когда в первую зиму ездила в турне, — Уиган, Блэкберн, Бери, Олдем, Лидс, Галифакс, Хаддерсфилд, Саутпорт… Я насчитала пятнадцать, а потом стала думать о спальнях, в которых я там спала, и о том, что все они были ужасно похожи, те спальни в гостиницах. Всегда высокий, тяжелый гардероб, на кровати покрывало тусклого красного цвета, а из окна всегда видна узкая улочка. И поднос с завтраком, с грохотом поставленный на кровать, на котором две тарелки с кусочками потемневшей грудинки. И если хозяйка улыбалась и говорила «доброе утро», — Моди бормотала:

«Что это с ней? Какая вежливость! Уверена, что она вставит это в счет. Полкроны за “доброе утро”».