Путешествие вокруг моего черепа

Растроганность мою несколько уравновешивает навязчивая мысль, что разговоры о поездке и об операции – не более чем «возможные» варианты. Ведь категорического распоряжения пока еще не последовало, и я докажу всем своим друзьям и доброжелателям – именно потому, что они так милы и добры ко мне, что не стоит бояться за меня, сумею я и собственными силами выпутаться из беды. Смотрите, как прекрасно действует на меня эта серая мазь, сегодня ведь тоже не было никаких особо неприятных явлений. Мне даже приходит охота устроить небольшой розыгрыш. Я слышу, что по телефону справляется о моем здоровье Шандор – добрый приятель и виртуозный мастер пера, один из любимых моих стилистов. Пока я переношу аппарат к своей постели, мне вспоминается, как кто-то говорил, будто Шандору ужасно жаль меня и именно поэтому он побаивается звонить, «душа болит поверженным героя видеть», – как сказал Арань. «Это ты, Шандор? – вопрошаю я слабым, замогильным голосом. – Ох, ми-лы-ий… худо мне… конец… мой… пришел». Он, бедняга, не знает, что ответить, и я отчетливо представляю, как он бледнеет. Я тотчас перехожу на беспечно-веселый тон и продолжаю: «Некрасиво с твоей стороны ни разу не проведать старого друга. Ну, что у вас новенького?» Шандор с облегчением смеется, чуть погодя заявляется собственной персоной, и мы веселимся вдосталь.

Постепенно собираются и другие посетители, мы пьем чай, настроение у всех приподнятое. Вдруг докладывают о приходе доктора Р., великолепного специалиста по глазным болезням. Просить немедленно! Добро пожаловать, господин профессор, рад вас видеть. Может, попросить гостей удалиться? Разве что на полчасика… я хотел бы обследовать глазное дно.

Сверкающая лампочка глазного зеркала надолго впивается в мои зрачки. Осмотр затягивается, а мне невтерпеж, хочется рассказать ему одну забавную историю.

Наконец профессор заканчивает осмотр. Тщательно протирает прибор, прячет его на место, в коробку. Затем поворачивается ко мне. Хлопает меня по колену, смотрит с улыбкой. Слава тебе, господи, наконец-то услышишь хоть что-нибудь приятное!

– Так вот, почтеннейший маэстро, зрение у вас ухудшилось еще на две с половиной диоптрии. И уже появились очаги атрофии.

– Полноте!..

– Да-да! И все это произошло в четыре раза быстрее по сравнению с предыдущим изменением.

– Но если учесть…

– Обождите, пожалуйста! Врачебный долг обязывает меня предупредить вас, что, если в течение десяти дней не удалить развивающуюся в мозгу опухоль, за три недели вы окончательно ослепнете. Ослепнете полностью, погрузитесь в вечный мрак.

У меня и в мыслях нет перебивать его, и все же он делает рукой предостерегающий жест, давая понять, что еще не кончил.

– Прошу прощения, но полная слепота послужит лишь началом. За нею, с интервалом в две недели, последуют один за другим и очередные этапы: полный паралич… потеря рассудка… ну, и наконец…

– Благодарю, господин профессор, не стоит продолжать Я все понял.

Раздается стук в дверь. Ну как, нам можно войти? Да-да, входите, мы уже кончили.

Гости оживленной гурьбой вваливаются в комнату.

Смерть вводит во искушение

Мне следовало бы назвать эту коротенькую главку интермедией или пригрезившимся видением или же дать ее в скобках, поскольку так все и произошло – как бы в скобках, обособленно от основного хода событий – и осталось неразгаданным сном. Я и по сей час недоумеваю, откуда оно взялось, это происшествие, и что значило. Расскажу все как было, без каких бы то ни было комментариев.

Утром, за два дня до моего отъезда, доложили о приходе некоего господина.

Оказалось, что он занимает должность ассистента в каком-то периферийном, а может, зарубежном университете, во всяком случае, до той поры я не слышал его имени.

Молодой человек лет тридцати, не более.

Необычайно изысканный в одежде, в манерах. Безукоризненного покроя пиджак отличается неброской элегантностью и поразительным вкусом, вот разве что отвороты чуть шире, чем бывают обычно У людей умственного труда. Гладко зачесанные волосы разделены ровным, в линеечку, пробором. Его серьезное, с правильными чертами лицо словно бы служит дополнением к одежде, а не наоборот.

Скромно и все же с какой-то снисходительностью он втолковывает мне, что, будь я нормальным человеком, мне следовало бы знать о его существовании. Мы с ним уже встречались, только я, понятное дело, позабыл об этом. От нашего общего знакомого он прослышал о моей болезни и пришел с тем, чтобы – если я позволю – осмотреть меня. Я не осмеливаюсь возражать, поскольку из всего им сказанного (хотя он и не говорит этого прямо) вроде бы следует, что человек, с которым он беседовал обо мне, сразу же направил его сюда.