Путешествие вокруг моего черепа

После выздоровления, когда я смог различать буквы, однажды я молча показал жене ту страницу в лучшем учебнике неврологии, где в связи с вышеупомянутой диагностической пункцией говорилось следующее: «Предостерегаем каждого врача от применения такого рода пункции до окончательного установления диагноза. Если киста образовалась на мозжечке, снизу, то при пункции околозатылочное отверстие вследствие перемены давления втянет в себя эту кисту, что может привести к немедленной смерти, как и случалось не раз, пока эта закономерность не была установлена».

Как выяснилось через два дня (смотри следующую главу), у меня в мозжечке, снизу, поблизости от околозатылочного отверстия находилась огромная киста.

Молодого врача я с тех пор так и не видел. Возможно, он никогда и не существовал в действительности, а был лишь порождением моей фантазии.

Приговор оглашен

Итак, в моем распоряжении десять дней.

Официальный диагноз и врачебные рекомендации еще не получены, но теперь уже никто не отрицает – даже в моем присутствии, – что нет сомнений ни по поводу диагноза, ни по поводу дальнейших мер, учитывая безрезультатность терапевтического лечения.

Поспешно улаживаются предотъездные дела. Гостей ко мне теперь уже не допускают, посетителей, которые являются выразить мне свое сочувствие, информируют в прихожей – иногда я слышу под дверью приглушенные голоса, шепот. Недуг мой – словно только того и дожидался, чтобы ему дали точное название и произнесли его вслух, – разворачивается во всю мощь, не таясь передо мною. У меня только одна забота: по возможности пристроить голову на подушке так, чтобы не испытывать головокружений; лиц я почти не различаю, если только они не склоняются надо мной вплотную, однако теперь меня это уже не беспокоит, я принимаю это как должное.

У меня нет ни малейшего желания заниматься делами. Правда, я черчу какие-то каракули на лежащем передо мной листке бумаги, но это всего лишь дань привычке (ведь я не вижу, что пишу), и я всякий раз комкаю исписанный листок. Впрочем, моя писанина немногого стоит – насколько я могу судить, в голову лезут какие-то пустяки, сплошь мелкие, несущественные заботы, повседневные мелочи, которые надлежит доделать, и нет среди них ни одного настоящего, большого, жизненно важного дела. Но ведь я всегда знал, что так оно и будет, да и не ждал другого с тех пор, как излечился от блаженного неведения юности, покоящегося на представлении о том, что жизнь наша обособлена и независима от составляющих ее дней и что-то значит сама по себе. О нет, существуют только дни. Двадцать четыре часа в сутки, а двадцать четыре часа кое-как можно выдержать. Наверное, можно выдержать и так называемые последние дни, только когда до этого дойдет черед, придется разбить их на часы, как и прочие дни жизни.

Предотъездные двадцать четыре часа проходят вполне терпимо благодаря дорожным сборам, уйме хлопот, улаживанию официальных формальностей: необходимо обменять валюту, получить австрийские и шведские деньги. Маршрут наш тоже составлен – два дня в Вене, затем через Берлин в Мальме, Треллеборг, Стокгольм; в Берлине мы пробудем шестнадцать часов, я впервые увижу Германию Третьего рейха. Оказалось, что все необходимое для поездки у меня есть» требуется лишь еще один чемодан и для мадам, которая поедет сопровождать меня, кое-какие мелочи, в том числе шляпная коробка, полученная взаимообразно у одной из ее приятельниц. Шляпную коробку я упоминаю лишь потому, что впоследствии она послужит поводом для пересудов, вокруг нее сложится целая легенда, а общество разобьется на две партии, да что там, есть люди, которые и поныне не в силах забыть эту пресловутую картонку. Супруге моей вменялось в вину сие чудовищное деяние: некоторые люди воспринимали как дерзкий, циничный вызов всеобщему настроению подавленности и скорби поведение женщины, которая сопровождает по всей Европе умирающего мужа со шляпной коробкой в руках. Я не могу разделить их возмущение, мне кажется, что застрели она меня «в состоянии аффекта» после какой-нибудь душещипательной сцены, ей бы не вызвать и вполовину такого недовольства против себя. Не понимаю, недоумевающе возразил я одному из знакомых, который на днях с прежним укором припомнил эту историю, по-вашему, приличнее было бы ей вести шляпу на поводке, как собаку, и придерживать под мышкой гроб?