Путешествие вокруг моего черепа

Я сажусь, он наклоняется надо мной. У него нет при себе никакого инструмента. Он склоняется ко мне совсем близко, словно хочет мне шепнуть что-то сзади, но я знаю, что это не так. И все же и сейчас не понимаю, откуда, из какой давно заброшенной шахты детских впечатлений пробивается вдруг на поверхность и овладевает мною дурацкое ощущение, будто профессор собирается поцеловать меня в голову – сзади, внизу, там, где «бобо».

И тут я чувствую, как он прижимается к этому месту ухом, плотно и надолго. Прислушивается, как к биению сердца.

Наконец выпрямляется и удовлетворенно кивает.

– Так, хорошо! – говорит он. – Прошу обождать, сейчас все будет готово.

И поспешно удаляется к себе в кабинет.

Полчаса спустя из кабинета выходит комиссия с профессором во главе. В руках у него бумага. Он не вручает ее нам, а кладет перед собой на стол. С улыбкой, но довольно торжественно он призывает нас всех сесть.

Затем начинает говорить, очень любезно, приветливо, при этом бросая на меня подбадривающие взгляды. Мудрее и поступить невозможно: ведь это значит, что профессор считает меня равноправным, одушевленным существом, которому наравне с ним истина дороже самой жизни.

– Все результаты обследования совпадают. На основании этих результатов, а также самых последних анализов мы установили, что в правой части головного мозга, в мозжечке, в точно обозначенном месте находится растущий пузырь, на данный момент величиною с куриное яйцо. Позади пузыря или же внутри него образовалась кровяная опухоль, так называемая ангиома. Мы подробно изложили все это в заключении, каковое, если будет на то воля больного…

И тут происходит невероятная вещь.

Мне кажется, что только я своими подслеповатыми глазами замечаю, как профессор Пёцль сжимает губы. Сомненья быть не может – он подавил зевок! Да-да, он зевнул во время чтения, но насколько близок он сделался мне благодаря этому, насколько понятен, какое искреннее сочувствие испытываю я к нему – такое же истинное и глубокое, как и он по отношению ко мне! Да, дорогой мой соратник в борьбе противу пороков и глупости, я подсмотрел, как ты зевал, и не стыдись этого естественного проявления, не подавляй его! О, как я тебя понимаю! Не сдержаться, зевнуть – после непрестанной гонки, после бессонных ночей и напряженной, нечеловеческой работы, зевнуть на глазах именно у того человека, ради которого учился, трудился, выбиваясь из сил, без надежды на вознаграждение, признательность, с риском натолкнуться на непонимание, презрение, протест! Насколько дороже мне этот зевок, чем крокодиловы слезы ложного пафоса, которые могли бы пролиться из глаз твоих при оглашении приговора господня надо мною!

Профессор продолжает как ни в чем не бывало.

– …если будет на то воля больного, я предоставлю в распоряжение избранного им хирурга.

Пёцль встает, мы тоже. Он вручает мне заключение.

– Прошу вас. К заключению я приложил и свои рекомендации, разумеется, в альтернативной форме. Если я правильно информирован, вы намереваетесь отправиться в Стокгольм. В случае, если вы действительно посетите моего достойнейшего коллегу, прошу передать ему привет. Храни вас бог и – удачи вам!

Он жмет мне руку и провожает до двери в коридор.

Теперь, поскольку я посвящен в сокровенные тайны собственного организма, мне дозволено овладеть тем хранящимся за семью печатями шифром, с помощью которого врачи переписываются друг с другом. Присев на уличную скамью, я велю прочесть мне заключение.

Документ сей на редкость поучителен. Еще в прошлом веке сложился в диагностике и терапии искусственный язык, сходный с языком этикета и дипломатии. Послание, хотя и рассчитано на Оливекрону, адресовано не ему, да и вообще не хирургу, а тому лицу, которое, будучи полномочным представителем другой великолепной державы – хирургии, сочтет себя компетентным адресатом. Вслед за подробным и поразительно точным диагнозом, составленным на основе нескольких весьма расплывчатых данных и чисто умозрительных заключений подобно тому, как физик на основании закономерно повторяющихся явлений делает безошибочный вывод относительно явлении, не выказывающих себя, хотя и существующих (достаточно вспомнить Леверье, точно вычислившего орбиту вращения Нептуна и место, где следует его искать, лишь по отклонению других планет, то есть явлению дисметрии), – вслед за уверенным, четким диагнозом идет осторожная, неуверенная рекомендация. Терапевтическое лечение не представляется эффективным, следует испробовать другие способы. Если хирург сочтет подходящим, – продолжить наблюдение. Eventuell Operation.

«Возможна операция».

«Возможна», – пишет врач, отлично зная, что речь идет не о возможном, а обязательном, непременном вмешательстве, иначе больной погибнет и спасти его сможет разве что воля всевышнего, как средневекового преступника, которого голым выпускают против всадника в латах и с мечом. Вот каким образом общаются между собой дипломаты великих держав. Невролог не имеет права давать распоряжения хирургу, в его власти разве что советовать.