Путешествие вокруг моего черепа

Судя по всему, искомый предмет постигла именно эта участь, иначе что бы я стал искать в Нью-Йорке, где нахожусь впервые в жизни. Именно сюда меня, незадачливого детектива, привела нить расследования, привела из того города, где я был Лоэнгрином, а город тот в равной степени мог быть Будапештом, Веной, Берлином – не знаю точно. О том, что я нахожусь в Нью-Йорке, я догадываюсь благодаря испытываемому мною мучительному головокружению – еще бы, ведь я взобрался на пятидесятый этаж небоскреба, где сижу в какой-то комнатушке и веду важные переговоры (комната при этом непрестанно шатается и раскачивается, однако у меня это неприятное ощущение не вызывает тревоги, поскольку я знаю, что верхние этажи небоскребов отличаются неустойчивостью), а мой партнер – здоровенный тип со смугловатой кожей креола, вежливый, но весьма напористый – не кто иной, как сам Аль Капоне или бандитский главарь подобного масштаба, мне это доподлинно известно, только оба мы не подаем вида, что знаем друг о друге все. Разговор надо вести в высшей степени продуманно и осторожно, о небезызвестном предмете мы тоже говорим в хитроумно завуалированной форме, на манер злоумышленников с замашками дипломата. Я про себя усиленно размышляю и для отвода глаз рассыпаюсь мелким бесом, а он насмешливо помалкивает, словно перевес на его стороне, и наблюдает, как я лезу из кожи вон. Ведь предмет этот наверняка находится у него, он похитил его, но не уничтожил, а припрятал где-то, должно быть, хранит в сейфе… И делает вид, мерзавец, будто речь идет о похищенном младенце Линдберг, намеренно не замечая такой несуразицы, что я ему толкую об опухоли, а он мне – о младенце. Правда, выражаемся мы оба намеками и обиняками, но ведь очевидно, что если я говорю об округлом, легко прощупываемом образовании, отнюдь не носящем ракового характера, то никак не могу подразумевать под этим младенца, а он знай гнет свое: так-то оно так, но раз не похоже на полковника, то и быть им не может. Ситуация складывается острая, поскольку я все время произношу слово «tapping»,[28] со страхом чувствуя, что говорю совсем не то, однако правильное выражение «kidnapping»[29] все время от меня ускользает, а он и не думает прийти мне на помощь, хотя кому другому как не ему знать правильный термин. Без всякой надежды на успех я пытаюсь смягчить его, читаю стихи, чтобы показать, насколько благозвучен венгерский язык, декламирую отрывки из поэзии Дюлы Ревицки и даже прочувствованно пою. Он разливает по рюмкам палинку в знак того, что переговоры окончены и он не собирается наводить меня на след. Я лихо чокаюсь с ним, однако палинка оказывается безвкусной.

Точно такими же безвкусными оказываются и экзотические кушанья, которыми потчуют меня в Анкаре (потому что теперь я нахожусь уже в Анкаре), на устроенном в мою честь банкете, правда, не слишком изысканном – в кабачке нас собралось всего человек пять, – но ведь от восточных обычаев многого ожидать не приходится. Пища совершенно не имеет вкуса, но я ем не переставая, с жадностью поглощаю пилав, всевозможные фаршированные блюда, колбасу и какой-то незнакомый тягучий продукт – вроде бы мясо, хотя и сладкое. Но сколько я ни запихиваю в себя – все понапрасну, вкуса я не ощущаю, а в желудке по-прежнему пусто. По счастью, местный редактор в красной феске, игриво подмигивая, призывает меня изведать ночных удовольствий, мы крадучись пробираемся по кривым анкарским улочкам, и я восхищенно твержу, что Анкара точь-в-точь похожа на Венецию… Мой спутник подбадривает меня смелее идти вперед, и я иду… и вот откуда ни возьмись появляются, проскальзывают мимо меня таинственные ночные красавицы… Восхитительные змеино-гибкие фигуры угадываются под романтическими одеяниями из шелка, я припускаюсь во всю прыть, наконец настигаю одну из женщин и, прельстясь ее соблазнительными формами, жадно простираю к ней руки. Что за проклятое невезенье: лицо женщины скрыто чадрой, лишь глаза блестят. Некоторое время мы идем рядом, я нашептываю ей какие-то слова, выжидая соответствующего настроения, и с ужасом обнаруживаю, что ожидания мои напрасны – тело женщины столь же пресно и безвкусно, как здешняя пища… Я нетерпеливо срываю чадру, чтобы разглядеть лицо женщины при свете тускло мерцающего фонаря… затем какое-то время мы еще разговариваем с нею – сдержанно, равнодушно но теперь мне ясно, что между нами всему конец, ведь женщина эта похожа на мою сестру, несколько лет назад умершую от опухоли в животе. И больше не делаю попытки окликнуть кого-либо из женщин, поскольку убежден, что каждое скрытое чадрой лицо напомнит мне сестру.