Путешествие вокруг моего черепа

Однако проснуться мне не удается, и я вновь забываю о том, что происходящие события – не более чем сон, все беспокойнее суечусь я в толпе, дрожа от холода, русского языка я не знаю, а окружающие не понимают по-немецки. Какая жалость, что мы не можем договориться, ведь мне наконец-то посчастливилось напасть на верный след, и хотя здешние люди не понимают моих слов, я-то по их голосам и жестам вижу яснее ясного, что речь идет именно о предмете моих поисков, народ собрался здесь лишь для того, чтобы решить его судьбу, об этом же вещает и оратор с трибуны, ветер доносит до моего слуха резкие, как удар хлыста, звуки славянской речи. А я говори не говори – бесполезно, никто меня не поймет, голодранцы с грубыми лицами, резко выступающими скулами, насмешливо отталкивают меня в сторону, а между тем знай они, что я-то им и нужен, и все уладилось бы, ведь ради меня сбежались они сюда на революционный митинг и о повешении того человека тут никто и не помышляет, главная цель – обнародование величайшей новости: искомый предмет найден, сознательный пролетариат вскрыл дотоле недоступные народу сокровищницы и завладел всеми ценностями… У меня болезненно стучит в висках, я нетерпеливо переступаю на морозе с ноги на ногу; довольно этих ораторских витийствований, пора браться за дело, пошли… И действительно толпа разражается буйными криками и бросается с площади врассыпную, мы бежим мимо Кремля, затем людская лавина растекается по переулкам, впереди нас все время оказывается какая-то кучка народа… Наши действия нерешительны, люди то бегут, то останавливаются, сердито споря, что делать дальше, одни говорят, мы не туда идем, нам бы надо обратиться в бывшую Государственную думу, другие тотчас возражают, что теперь наше дело в ведении центрального комитета и нужно идти к дворцу… Неуверенно, спотыкаясь, спускаемся мы по каким-то ступенькам вниз, теперь нас всего трое: я, долговязый разносчик угля в кепке на голове и Ведреш из кружка Галилея,[30] впоследствии скончавшийся от инфлюэнцы. Ведреш с чувством собственного превосходства – еще бы, ведь он тут свой человек, как-никак прожил здесь двадцать лет – втолковывает мне, что я могу на него положиться, поскольку он осведомлен лучше, чем кто бы то ни было. Опухоль подверглась конфискации, и теперь, разумеется, ее должны зарегистрировать, включить в инвентарную опись, но это не страшно, если мы поручим это дело ему, Ведрешу, он все уладит в два счета, поскольку ему известны тут все ходы-выходы. И мы стоим перед какой-то железной дверью, ожидая, что нас с минуты на минуту впустят, и я наконец-то ее увижу, однако дверь не открывается. Появляется Ведреш, вне себя от досады, черт бы их побрал, эти дурацкие порядки, в двенадцать часов учреждение закрывается, и приемный день будет только завтра, ничего не попишешь… Вот разве что обратиться к дежурному, сейчас тут находится некто Сергеелев, знакомый Ведреша, глядишь, он поспособствует, чтобы можно было еще сегодня… но я чувствую, что мы заплутали в бюрократическом лабиринте, и нам никогда не найти того, что мы ищем.

Впрочем, кажется, найти мне удалось, и сейчас у меня другая забота: как избавиться от своей находки или как ее спрятать неприметно от глаз людских? Ведь ни одна живая душа не догадывается, – и слава богу! – что в тяжелом, громоздком свертке, который я вот уже несколько дней таскаю с собой, завернутый в газетную бумагу наподобие дыни, скрывается крупнейший в мире бриллиант, раз в двадцать превосходящий знаменитый «Кохинор» и «Орлов». Реализовать его практически невозможно – этакая стеклянная глыбища, кто мне поверит, что это подлинный бриллиант? Расколоть его на куски помельче я не сумею, да и необходимых инструментов у меня нет под рукою, целиком, как есть, он никому не нужен, вот и делай с ним что хочешь. Я уж пытался «ненароком» оставить его где-нибудь в укромном уголке, якобы, мол, позабыл взять, но сердобольные люди всегда приносили его мне вдогонку. Украдкой озираюсь я по сторонам: если никто не смотрит в мою сторону, то я сброшу его в канализационный люк. Но нет, за мной следят, и я удрученно тащу дальше свою постылую ношу.

Тягостно мне. Все разошлись по домам, улицы безлюдны, похоже, весь город вымер, и поля, леса вымерли тоже. Луна выписывает по небу широкие круги, и даже музыка смолкла. За Млечным Путем простирается необъятное Пространство галактики, о котором я читал у Аррениуса,[31] сфероидальные и диффузные туманности, да, это и есть Расширяющаяся Вселенная. Но коль скоро она расширяется, становясь все обширнее и безбрежнее, то где же найти мне вожделенный предмет поисков, который, судя по всему, высвободился из сферы притяжения?

Передо мною мелькает множество других городов и краев, туманностей сфероидальных и диффузных…

И тут вдруг возникает ясное, четкое слово, я выговариваю его громко вслух и по слогам, чтобы не забыть, ведь мне чуть ли не завтра предстоит держать экзамен на аттестат зрелости, а я даже не знаю, кто мой экзаменатор. Счастье еще, что помню заданный мне вопрос. «Череп», – по слогам произношу я.