Путешествие вокруг моего черепа

Такое подозрение кажется мне обидным, я с благоговейным почтением отношусь к точным наукам, но (сейчас ловлю себя на этом) от представителей их ожидаю, чтобы и они в такой же степени уважали тот – именуемый весьма двусмысленным словосочетанием «художническое миросозерцание» – источник познания истины, который помимо практических наблюдений дает толчок мысли силой фантазии. Результат может возникнуть лишь при взаимодействии этих двух факторов. Поэтому я с нарочитым вызовом и хотя и в шутливой форме, но по сути с полной серьезностью делюсь с профессором своим предположением, согласно которому о различных опухолях, образующихся в организме человека, нам в лучшем случае известен их состав и характер. А вот об их роли, цели и, если так можно выразиться, намерениях мы имеем гораздо меньшее представление, чем о задачах наших обычных органов, тоже, кстати сказать, не всегда и во всем ясных. Как знать, вдруг да загадочная опухоль, вопреки ее видимой разрушительной деятельности – но есть ведь и безобидные опухоли (я имею в виду тератомы) – тоже стремится служить интересам человека, только не умеет выразить это свое стремление. Допустим, изначально она намеревалась созидать, но затем либо позабыла об этом своем намерении, либо оказалась неспособной к такого рода деятельности, либо ей не хватило подручных средств; а может, ее полезную деятельность пресекло центральное управление организмом, не имеющее ни малейшего представления о будущем, поскольку весь его опыт базируется на прошлом. А что, если опухоль являет собою первую, примитивную, неосознанную (или же, напротив, целенаправленную) попытку нового, пока еще неизвестного органа дать о себе знать? Возможно, пробивается на свет божий новый орган или часть тела, которые призваны дать совершенно иное, неизведанное направление развитию всего человеческого рода. К примеру, род как таковой решил отрастить крылья, устыдясь дерзновенно-смелого деяния отдельного индивида, который, не дожидаясь робких, слепых попыток нового органа найти себе путь, просто-напросто взял да и сделал себе крылья, едва только появилось у него желание взлететь. Либо, повинуясь тайному велению продолговатого мозга, организм наспех, вчерне разработал проект нового органа чувств, который станет передавать центру излучение неких иных сил, нежели до сих пор, – иными словами, будет создан органический электроскоп, органическая антенна (каковыми явно обладают даже насекомые) или улавливатель бог весть каких излучений, не поддающихся регистрации сконструированных нами неорганических приборов.

Совершенно точно помню, как я собирался развить перед профессором эту теорию, но не ручаюсь, что мне удалось с моей болезненно-гудящей головой, мучительно спотыкающейся речью и весьма несовершенным немецким донести ее до него хотя бы частично. Оливекрона учтиво, предупредительно выслушивает меня какое-то время – тешу себя надеждой, что прислушивался он к речам нового знакомца, а не к бреду больного, – затем начинает поспешно прощаться, заметив походя, что идеи мои безусловно интересны, было бы только время заняться ими, но всех нас подстегивает работа, каждый должен трудиться: один у заводского станка, другой за письменным столом, третий – на телефонной станции. (Впоследствии, прослушав здесь одну из лекций, я узнал, что под диспетчером телефонной станции Оливекрона подразумевал самого себя: он выполняет обязанности электромонтера при коммутаторе человеческого организма – головном мозге.)

Оставшись один (Черстин тоже проследовала с профессорской свитой), я принялся переваривать впечатления, отнюдь не однозначные. Не сказать, чтобы человек, в руках которого очутилась моя жизнь, с самого первого момента вызвал у меня восторг или безудержно-слепое доверие. Я нашел его симпатичным, и не более того. Сразу же чувствовалось, что не только в своем Деле, но и в мировосприятии он строго придерживается материализма. В познании людей явно руководствуется простым, ясным, объективным подходом – местом данного индивида в природе и обществе. Из вскользь оброненных замечаний персонала я усвоил, что практицизм, рационализм – основа всей его жизни: с семи утра до трех часов пополудни, а то и дольше он трудится здесь, в клинике, подвластной его твердой руке, – вскрывает черепа, и только. Затем удаляется в свой красивый особняк (профессор – человек состоятельный) и проводит время в кругу семьи – жены и троих сыновей. Единственным развлечением ему служит игра в гольф и бридж, где он непревзойденный мастер. Оливекрона пишет научные труды, разумеется, превосходные, но в ту пору я еще не был знаком ни с одним из них. Своими успехами он обязан поразительной точности в технике, однако – равно, как и у его наставника, бостонского профессора Кушинга – у него есть свои новые, оригинальные идеи и методы.