Путешествие за счастьем. Почтовые открытки из Греции

Почему она живет в чужой стране, в холодном климате, вдали от друзей и семьи, занимается работой, которая не приносит ей ни малейшей радости? Как это случилось?

Когда совещание наконец закончилось, шел девятый час вечера. Она сунула ноутбук в портфель и выскользнула из комнаты, не попрощавшись с коллегами. Афина нашла единственный способ успокаиваться и заглушать этот внутренний вопль — йогу. Бикрам-йога, аштанга-виньяса-йога, медитационная йога — она все испробовала и находила в этом краткое утешение. Она спрашивала себя: неужели больше ничего нельзя придумать, чтобы не сойти с ума?

Нужно было нестись сломя голову, чтобы успеть на занятия со своей группой.

В течение часа благовония и индийские мантры успешно убаюкивали Афину, но это продолжалось ровно столько, сколько длились занятия. Как только стихали ласкающие звуки журчания воды и музыки ветра, исчезал запах лаванды и бергамота, все положительное воздействие заканчивалось. Благополучие было лишь очередным товаром, продававшимся на почасовой основе. Плакат на стене перед студией гласил: «Найди себя», но если Афина в чем и была уверена, так это в том, что «себя» не найдешь на коврике для занятий йогой.

Потом она пошла назад через центр города, задирая голову, чтобы между бетонных башен разглядеть звезды. Она спешила домой, потому что опаздывала на еженедельный сеанс связи по скайпу с родителями, живущими в Ламии, но знала, что они будут ждать. От ближайшей станции метро путь до дому занимал полчаса.

— Агапе му?.. Как ты поживаешь? Как Дюссельдорф? Там холодно?

Интервалов между вопросами не было.

— Я надеюсь, ты ешь не только сосиски и шницели, дорогая. Я знаю, немецкая пища тяжеловата. Хотелось бы мне выслать тебе почтой немного долмадакии. Но я тебе пошлю бутылочку оливкового масла. Дядя Димитрис только что закончил уборку урожая, он говорит, что за последние лет десять таких оливок не было. Мы тобой гордимся, дорогая. Скучаем по тебе. Тетя Георгия шлет тебе привет. Вчера у нее были именины. Ты не забыла пожелать ей «Грония полла»? По ее словам, ты с ней давно не разговаривала…

— Мама…

На экране появилось лицо отца, подвинувшего мать в сторону. Какая же это была радость — видеть их обоих и еще на заднем плане стены ее старого дома, такого знакомого и неизменного. У нее комок застревал в горле.

— Матиа му, твой двоюродный брат Яннис потерял работу в страховой компании и теперь устроился барменом. А его брат всю зиму искал работу. Так ничего и не нашел. Нет здесь работы. Ему предлагали что-то в Катерини, но…

— Папа, почему он не соглашается? — спросила Афина.

— Мы ему посоветовали поговорить с тобой. Может, ты ему найдешь что-нибудь в Германии? Ты ни у кого не можешь спросить? Он хороший мальчик. Может, ты бы смогла помочь? Твоя тетя была бы счастлива. Дела тут у нас идут совсем неважно.

— Мы тобой так гордимся, — вставила мать и положила голову на плечо отца, чтобы Афина видела ее.

Мать не преувеличивала. Они оба гордились, что их единственная дочь преуспевала в школе и поступила в университет. Они были счастливы, что смогли отправить ее в Англию, где она получила магистерскую степень. Не все способны на такое.

Отец решил поделиться новостями:

— Правительство, кажется, в настоящий момент только усугубляет ситуацию. Сегодня была демонстрация, а на следующей неделе ожидается всеобщая забастовка. Коалиция радикальных левых в трудном положении. Они всех разочаровали. Даже тех, кто за них голосовал.

Прервать поток сознания матери или мрачных размышлений отца о греческой экономике было в равной мере невозможно. Да Афина и не пыталась.

— Похоже, жизнь там не очень дорогая, — сказала мать, заглядывая в экран. — Не очень холодно? Снег уже шел? Как твоя соседка?

Афина снимала квартиру на пару с девушкой, которая дала объявление в греческой газете «Катимерини»: искала кого-нибудь, с кем на пару можно было бы снять жилье в Дюссельдорфе. Она хотела жить с землячкой, хотя почти все время была занята в больнице и дома проводила мало времени. Да и сама Афина уходила на работу в семь, чтобы успеть проехать по многолюдному городу, а возвращалась нередко после десяти вечера, так что две молодые женщины редко виделись и разговаривали в основном на бегу, в коридоре перед ванной.

— У нее все хорошо, — ответила Афина. — Много работы.

— Ты тоже много работаешь, — сочувственно сказала мать.

Афина не вполне разобрала, что отец прошептал в ухо матери, но ей показалось: «Лучше, чем совсем не работать».

Честолюбивый отец хотел для дочери блестящей карьеры, мать желала вернуть единственного птенца в гнездо, и эти противоречия порождали семейные ссоры. Афина не могла согласиться ни с тем, ни с другим, поэтому разговоры с родными ужасно утомляли ее. Ей приходилось многое скрывать от них, и она пыталась не утонуть в их доброжелательных, но порой назойливых советах. По крайней мере, в Дюссельдорфе все это не так угнетало ее, как дома.