Путешествия Элиаса Лённрота. Путевые заметки, дневники, письма 1828-1842 гг.

Из Ухтуа я вернулся в Ювялахти, где пробыл очень не­долго, так как мне удалось отыскать там лишь одного рунопевца, да и то весьма посредственного. Я не мог посе­тить богатого крестьянина Дмитрея, потому что жил он в миле от деревни, около порога Энонсуу, разделяющего Верхнее и Среднее озера Куйтти. Этот Дмитрей — несом­ненно, самый богатый человек в волости Вуоккиниеми. Его собственность оценивали в шестьдесят, а то и в сто тысяч рублей. Такой богач сам уже не ездил торговать, а извле­кал из своих денег прибыль иным путем. Он закупал сначала различные товары, которые затем продавал за деньги либо давал в долг несостоятельным односельчанам. Кроме того, бывая на ярмарках и скупая товары в одном месте, он перевозил их и продавал в другом. К тому же он давал под большие проценты в долг деньги начинающим предпринимателям. Я слышал, что ему платят даже по двадцать пять — тридцать процентов за сотню, в зависи­мости от того, каким доверием пользуется получатель ссуды. Разбогател Дмитрей, говорят, на торговле рыбой. В местах, где он живет, рыба водится в изобилии, отсюда и хорошие уловы из года в год.

Из Ювялахти я отправился в село Вуоккиниеми. Зашел в дом Липпонена, с сыновьями которого уже был знаком. Здесь мне сразу же предложили чаю. На следующий день я ходил в ближайшие дома и записывал руны. Меня, в частности, привели в один довольно бедный с виду дом, хозяйка которого, по словам моего провожатого, знала немало хороших рун. Но я никак не мог уговорить ее петь, она отговаривалась тем, что во время поста грех занимать­ся таким пустым делом. Мужчина, сопровождавший меня, сказал, что с самого начала сомневался, согласится ли она, потому что она относится к другой вере. Я спросил, к какой другой вере. «Есть и у нас такие, как ваши кёрты[86], которые считают себя более святыми, чем все осталь­ные». Он рассказал, что существует три или четыре старо­обрядческих толка. Я поинтересовался, какие расхождения у них в вопросах религии, но мужчина не смог мне толком ответить на это. [...]

Из дома Липпонена, где меня потчевали чаем, фран­цузским вином и другими хорошими угощениями, я напра­вился в Ченаниеми, где застал ранее упомянутую мной старую Мари в полном здравии и благополучии. Чаю и здесь было более чем достаточно. В здешних местах пьют не внакладку, а вприкуску, как у нас кофе. Сухарей вооб­ще не едят, сливки во время поста не потребляют, хотя на сей раз для меня поставили на стол сливочник. Иные так строго соблюдают пост, что не едят даже сахар, считая, что его рафинируют кровью. Всякая еда, хотя бы мало-мальски связанная с кровью или мясом, во время поста отвергается. Вместо сахара употребляют мед.

Я заночевал в Ченаниеми и до поздней ночи записы­вал руны от Юрки Кеттунена[87] — хозяина соседнего дома. На следующее утро я продолжил запись. В свое время Юрки пел ныне покойному доктору Топелиусу в Уусикарлепю, как он сам сказал, целых три дня. Меня очень уди­вило, что в собрании Топелиуса я не нашел тех рун, которые он спел мне на этот раз. Сам он пояснил это следующим образом: «Зачем петь те, которые уже и так напечатаны?» Когда он исполнял песню, сочиненную его двоюродным братом Пиетари Кеттуненом, возможно, уже знакомую некоторым читателям, здесь сидела вдова Пиетари, Мари. Я спросил у нее, правда ли то, что говорится в отрывке, посвященном ей. Она, несмотря на свой преклонный воз­раст, заметно покраснела и ответила: «Правда, насколько это может быть в песнях». Этим она хотела сказать, что стихи вообще не отражают полной жизненной правды. «Однако, — продолжала она, — Юрки забыл лучшие места, которые, кроме меня, никто не знает». Я возразил, сказав, что эту руну помнят даже на ее родине в Кийминги, где мне довелось услышать ее от одного возницы. Тогда она принялась расспрашивать меня о своей родине, но я, к со­жалению, мало что знал. Вдова жаловалась, что родст­венники уже много лет не навещают ее, а сама она слиш­ком стара, чтобы наведаться к ним. На глазах у нее высту­пили слезы, когда она промолвила, что, по-видимому, уже никогда не вернется в родные края, где впервые увидела дневной свет, услышала первую кукушку весной, собрала в лесу первые ягоды. И хотя она прожила здесь сорок лет, воспоминания о родине сильно взволновали ее, и на какое-то время она погрузилась в свои мысли. Сменив разговор, мне удалось уговорить ее спеть забытые Юрки отрывки руны: сперва она отказывалась, но, когда ее стали просить еще и сыновья, согласилась.

Пробыв целый день в Ченаниеми, я отправился в де­ревню Кивиярви, находящуюся в двух с половиной милях отсюда. Теперь взору открывалась иная картина, по сравнению с той, что я видел, когда ехал из Лонкка, в Вуоннинен. До этих мест земля была почти полностью свободна от снега, но чем ближе мы подъезжали к Кивиярви, тем лучше становился санный путь. Распутица меня уже не страшила, и я пожалел, что не задержался подоль­ше в деревнях Ухтуа, Ювялахти и Вуоккиниеми. А в Кивиярви снегу было еще на пол-локтя.