Путешествия и приключения капитана Гатерраса

Здоровье Симпсона совсем расстроилось: упорный бронхит, жестокий ревматизм, невыносимые страдания заставили его лечь в сани, которыми он уже не мог управлять. Место его занял Бэлл; он тоже был нездоров, но еще крепился. Даже доктора не пощадил убийственный климат. Но у него не вырвалось ни единой жалобы. Он шел впереди, опираясь на палку, указывая дорогу, и везде поспевал на помощь. Гаттерас, невозмутимый, нечувствительный к стуже, здоровый, как в первый день путешествия, молча следовал за санями.

20 января погода была так холодна, что малейшее движение вызывало у путников полный упадок сил. Дорога стала еще труднее; Гаттерас, доктор и Бэлл впряглись в сани; от сильных толчков сломался передок, и пришлось его чинить. Такие задержки повторялись по нескольку раз в день.

Путешественники шли по глубокой ложбине, по пояс в снегу, и, несмотря на жестокий холод, они обливались потом. Все молчали. Вдруг Бэлл, шедший подле доктора, с ужасом посмотрел на последнего, схватил, не говоря ни слона, горсть снега и начал сильно натирать им лицо своего товарища,

— Да ну вас, Бэлл! — воскликнул, отбиваясь от него, доктор,

Но Бэлл не слушал и тер изо всех сил.

— Послушайте, Бэлл! — кричал Клоубонни, рот, нос и глаза которого были залеплены снегом.— В своем ли вы уме? В чем дело?

— В том,—ответил Бэлл,— что если у вас цел еще нос, то этим вы обязаны мне!

— Нос? — спросил доктор, поднося руку к лицу,

— Да, доктор, у вас лицо замерзло, Когда я взглянул на вас, ваш нос был уже совсем белый. Если бы не мое энергичное вмешательство, вы лишились бы этого украшения, столь неудобного во время путешествия в полярных странах, но необходимого в жизни.

Действительно, еще несколько минут —и док юр отморозил бы себе нос. Однако благодаря сильным растираниям Бэлла циркуляция крови была восстановлена, и опасность миновала,

— Благодарю, Бэлл. Когда-нибудь я расквитаюсь с вами.

— Надеюсь, доктор,— ответил Бэлл.— Дай только бог, чтобы с нами не случилось еще большего несчастья!

— Увы, Бэлл,—сказал доктор,— вы намекаете на Симпсона? Бедняга ужасно страдает.

— Вы опасаетесь за него? — с живостью спросил Гаттерас.

— Да, капитан,— ответил доктор.

— Чего же вы опасаетесь?

— Сильной цынги. У него уже начали пухнуть ноги и изъязвляться десны. Несчастный лежит под одеялами на санях полузамерзший; тряска ежеминутно усиливает его страдания. Мне так его жаль, Гаттерас, но помочь ему я ничем не могу,

— Бедный Симпсон! — пробормотал Бэлл.

— Придется, вероятно, остановиться на день или на два,— сказал доктор.

— Остановиться? — вскричал Гаттерас. — В то время, когда жизнь восемнадцати человек зависит от нашего возвращения!

— Однако... — заметил доктор.

— Послушайте, доктор, и вы, Бэлл: у нас осталось съестных припасов всего на двадцать дней. Можем ли мы терять хоть одну минуту?

Доктор и Бэлл ничего не отвечали, и сани после короткой остановки снова тронулись в путь.

Вечером отряд остановился у подошвы небольшого ледяного холма. Бэлл быстро прорубил в нем пещеру, в которой и приютились усталые путешественники. Доктор всю ночь ухаживал за больным; цынга уже оказывала свое губительное действие, и Симпсон все время стонал от жестокой боли:

— Ох, доктор, доктор...

— Мужайтесь, друг мой! — утешал Клоубонни.

— Нет уж, видно, мне не вернуться назад. Хоть бы умереть скорей! Сил моих больше нет терпеть.

На эти вызванные отчаянием слова доктор отвечал неусыпными заботами. Истомившись за день, он не отдыхал и ночью, приготовляя для больного успокоительное питье. Лимонный сок уже не помогал, а натирания действовали слишком слабо, и цынга все усиливалась.

На следующий день злополучного Симпсона уложили в сани, хотя он и просил, чтобы его бросили, покинули, дали бы спокойно умереть, и отряд продолжал свой опасный путь, трудности которого день ото дня возрастали.

Туман до костей пронизывал путников; снег и изморозь терзали им лица; они работали, как вьючные животные, и к тому же жили постоянно впроголодь.

Дэк, подобно своему господину, не обращал никакого внимания на усталость и все время забегал вперед. Постоянно бодрый, он по инстинкту отыскивал самую удобную дорогу, и в этом отношении путешественники вполне полагались на его удивительное чутье.

Утром 23 января царил полнейший мрак, так как было новолуние. Дэк убежал куда-то вперед и несколько часов не показывался; Гаттерас начинал уже тревожиться, тем более что на снегу виднелось множество медвежьих следов.

Он не знал, на что решиться, как вдруг послышался громкий лай.

Гаттерас поторопил собак и вскоре увидел верное животное на дне одного из оврагов.

Дэк стоял как вкопанный перед пирамидой, сложенной из известняковых камней, покрытых слоем льда, и лаял.

— Ну уж теперь-то это несомненно гурий,— сказал доктор.

— Да какое нам до этого дело? — спросил Гаттерас.

— Если это гурий, Гаттерас, то в нем может находиться какой-нибудь важный для нас документ. Возможно, здесь находятся съестные припасы. Уж ради одного этого его стоит тщательно осмотреть.

— Но кто же из европейцев мог забрести сюда? — пожав плечами, сказал Гаттерас.