В заключение повторим, что процветание или упадок нашей торговли в здешнем крае во многом зависят от смышлености и благорасположения управляющего заселения. Туземец весьма ценит ласковое обращение: ему иногда встречается надобность в таких вещах, за которые вдруг заплатить он не в состоянии, а верить в долг не дозволяется. Но если управляющий таким бы порядком повел свои дела, то сбор промыслов не покроет расходов; равно не велика была бы прибыль, если б он держал себя барином, как, например, в Михайловском редуте, не пускал бы к себе в комнату и прочее. Лукин живет и жил что называется настежь; мы часто видали в его каморке по десятку туземцев, которые целые дни молчат между собой в ожидании хозяина, работающего где-нибудь в лесу или у запоров. Если случатся у него гости в обеденную пору, то кусок юколы и чайник колониального чая делится с присутствующими; зная тонко их обычаи, он никогда не спрашивает, кто и зачем пришел. Мы сказали, что туземцы стараются сколько возможно скрывать друг от друга то, чем который-либо из них намеревается делить в кажиме; с начала зимы и до половины января такие дележки случаются почти ежедневно, и потому Лукин столько же доступен ночью, как и днем: пришедший стучится в окно и бывает впускаем без опасения.
По трудности перевозки масса европейских товаров, поступающих в расторжку, незначительна, и главнейшие обороты производятся на туземные произведения, как-то: оленьи шкуры, петли, лавтаки и жир.
Общими чертами невозможно вполне передать жизнь, которую мы вели в наших заселениях в Нулато, Икогмюте и редуте Колмакова. Несмотря на то, что мы проживали на месте, редкий день не предвиделось нам замечать чего-либо особенного в туземных нравах, обычаях, в образе их жизни, домашнем быту и прочее или, осматривая окрестные места, трудиться для снискивания себе пропитания. Таким образом, проживая на месте, мы на месте не сидели. Для некоторого ознакомления читателей с этой жизнью мы решаемся поместить дневник весеннего нашего пребывания на Кускоквиме, тем более что в такой форме удобнее пополнить то, что выпущено в общем очерке состояния редута.
Комната, данная нам на проживание, только по осени отстроена и назначается для холостых работников. По иловатости глины, из которой сбита печь, и по сырости стен зимой так было угарно, что в жестокие морозы мы клали на пол, на мелкий щебень, кучу докрасна каленых камней; окна, затянутые кишками и обмерзавшие через ночь на дюйм, едва пропускали свет. Ныне стены обсохли, ил выгорел, нерпичьи кишки заменены стеклами; светло, чисто и тепло; однако, соображаясь с климатом, выгоднее было бы присылать в здешние места вместо стекол слюду; к тому же и туземцы не привыкли обращаться со стеклами. В летнее время управляющий вынимает из казармы рамы, заменяя их щитами, обтянутыми миткалем[350]
.Из 4 человек больных мы нашли двух поправляющихся и двух при смерти. Болезнь у всех одна — простудная горячка. Здешние туземцы, как алеуты и креолы, слабогрудны; в 20 лет редкий не кашляет кровью. Северо-восточные сухие ветры, дующие с материка, вообще для них вредны. Некоторых работников я не узнал, так исхудали от недостатка пищи в продолжительном походе в Нушагакскую одиночку; впрочем, и в редуте в нынешнее время не откормиться: на каждого человека приходится в сутки по пол-юколе, около полуфунта, и через день варя свежей рыбы; но и запоры скоро сломает, и небольшого запаса юколы едва хватит до 1 мая.
Для нашего пропитания предстояло одно средство: стрельба оленей; на это я рассчитывал еще зимой и потому нарочно взял собственную винтовку: у компанейской сбилось огниво и сделался расстрел; без шуста нечего и думать о поправке, а мы по неопытности не запаслись им из Ново-Архангельска.
На завтрашний день я промыслил себе пишу: убил селезня на вскрывшихся по речке Квыгым быстринах. Мой подвиг решил всех приниматься за ружья; их тройной комплект в редуте, но не наберется пяти, которые спускали бы курки без осечки; пересылать для починки в Ново-Архангельск нет возможности: едва набираются байдарки для перевоза пушных промыслов.
С утра охотники отправлены в горы; для прислуги остался у меня Касяк. Этот смышленый мальчик у своего названого отца Глазунова научился довольно порядочно оцепировывать птиц. В выжженном лесу только дятел долбит полуобгоревшие стволы.
Селение Квыгымпайма пусто: жители разъехались по летникам и на промыслы; управляющий снял у них пять запоров. Ныне при осмотре трех оказалось, что их подняло водой; из остальных вынуто 80 штук сигов и чинтагноя.