Путешествия Лейлы

– Знаешь что … экчуалли, я не вполне …

Та не дала закончить:

– Лейла, это так круто, столько людей поверило в тебя, везде, по всей планете! Мы теперь не имеем права подвести их! Ты сама уже символ, ты зажгла даже тех, кто раньше совсем не верил в силу любви и единства!

Вставить хоть слово не получалось.

– Давай расскажу про нашу миссию, – делано подмигнула дылда, как не вполне успешная звезда соцсетей, копирующая мимику более удачливых коллег.

Лейла видела блестящие точечки вокруг Эмили, почти как в фильтрах инстасториз, в комнате все тоже стало цветным, дискотечным, а может, это Патрик включил светомузыку. Не было сил оглянуться по сторонам. Эмили начала декларировать, как рэпер из привычной Лейле реальности:

– Почему и когда, да, страсть понять мир, стать гражданином планеты, а не государств альфы и беты, культура и космополитизм, отказ тупо сраться стали вдруг глобально порицаться. На заре двадцатого века это звали еврейством, детка. Всем тогда казалось, лучше не бывает, живем в особое время: индустриальная революция, нескончаемый рост, вот вся эта тема. Глыба тотальной войны выплыла на стыке веков и роста, было бы ой-ой, наши прадеды тогда, спасибо, вовремя остановились просто. Редкий инсайт: не стали громить все и рушить, тупо старались друг друга понять и послушать. Все тогда увидели, куда могут завести зацикленность и узость взглядов, и отказались от эго войны, эго каждого конкретно ради общего блага. Это подвело под вопрос, как лидеры рулили странами раньше, рабство стало чем-то невозможным, его отменили даже Южные Штаты. Колониальные системы держав лет за десять стали вчерашним днем, проржавев и не удержав, они мучительно задыхались в агонии. И какая ирония, что уже дети великих о мире мечтателей возненавидели глобальность всей душой, увидели в ней главного врага цивилизации. Лет на двадцать порвали все связи, варились в изоляции, в супе собственной важности, в чугунном котле стагнации. После бокала свободы и легкости мир глобальный исчез, как пшик, снова правит национализм, страсть делить на своих и чужих. Это уже несколько поколений самая главная идея пестрого мира предубеждений. Только мы – одно, мы – единое, правнуки тех прекрасных мечтателей, мы хотим быть частью целого, мы хотим творить созидательно. Тяготеем к крупной форме и в искусстве эпохальности, не приемлем мелких комплексов закостенелых, что как культурные коды вы так защищаете. Мы – дети мира, все, чего хотим – любви без догм и принуждения. Чтоб понимать друг друга, толерантности и тупо уважения. И это нам говорят: мы несмышленые идеалисты, пособники евреев, революции и коммунистов; и это нас называют кем-то типа инфо-террористов. Мы – ваши дети, на рассвете будет завтра, и асталависта. И обиднее, больнее непонимания нас днем вчерашним, которым грезили, к которому тянулись и считали настоящим, может быть только неприятие нас завтрашним, детьми и внуками, блин, только уже нашими.

«А из нее получился бы отличный менеджер по продажам или тренер по личностному росту», – пронеслось в голове. Эмили продолжала:

– Что, если мы и создадим миропорядок новый, а через пару поколений ваять будут догмы уже из глобализма и из толерантности, манипулировать тем и другим понятием для ненасытности лишь только утоления и своих шкурных интересов продвижения. Что, если вымечтать удастся нам организацию любви и мира, как художник кровью творит акцию. А через много лет мечта бюрократической структурой разрастется очень уж практической, чтобы любой вопрос любви и мира долго обсуждать, и на огромных конференциях над каждым размышлять, и в меморандумы и резолюции их загонять. Глобализация даст бурный рост, такая тема, маршрутов, эко-бедствий, прибылей и эпидемий. Без риска полной катастрофы будет полностью их не сдержать. И наши внуки проклянут нас и идеи мира, *** * ***. Станут в местные сообщества вновь закрываться, за надеждой выжить, идентификацией – кто, зачем я на земле, чего хочу-могу, ну, хотя бы в своем маленьком кругу. Может, этот день наступит, этот час, но за право гражданином мира быть сейчас я сражаюсь, пусть родители кричат: мой путь развратен, что я социалистов и евреев прихлебатель, что я своей культуры и страны предатель. Пусть смеются над моей наивностью, разрушают все, чему была строителем, что тогда уже закостенеет, дети и внуки мои, е-е-е.

Эмили окружили тишина и пустота. Лейла каким-то внутренним чутьем поняла, что надо теперь сделать ей. Голова раскалывалась, реальность плыла, но она вышла вперед как бы под софиты и заговорила неожиданно сильным голосом: