Путешествия Лейлы

Пройдя несколько метров по узкому коридору, они свернули вправо и вышли на ночное взлетное поле. Совсем недалеко стоял целый ряд одинаковых самолетов с логотипом Почты Хайфы и сине-белыми полосками на ливрее. Чуть поодаль – несколько бортов других расцветок. Слева от девушек, всего в нескольких десятках метров, шумно промчался самолет, обдало волнами жара. Тяжеловесная махина грациозно поднялась в небо и быстро удалялась свободной легкой птицей. Над тусклым взлетным полем светили небольшие, яркие на темном небе звезды и тоненькая, только что зародившаяся луна. Полумесяц смайликом выгибался вниз, а не вбок, как было привычно Лейле.

– Какая красота, Кармелита.

Небо заворожило Лейлу.

– Да, немногие видят подобное. Я поэтому так люблю летать. Знаешь, для меня это все еще каждый раз приключение. – Поймав взгляд Лейлы, театрально выдохнула: – Ты как будто на несколько часов исчезаешь из этого мира. Находишься уже не здесь и еще не там. Где-то между, в воздухе, где неважно, кто ты и что ты.

– Быстрее бы оказаться там, где-то между, лайк исчезнуть… – Потом, чуть помолчав, добавила: – А ты говорила, летаешь каждую неделю, да?

– Можно сказать и так.

– А куда в следующий раз?

– Через пару недель после возвращения из Наталя лечу опять куда-то в Африку, только на Запад.

– Африка… – замечталась Лейла, думая о Давиде.

Кармелита потупила глаза, как бы вспомнив что-то стыдное:

– Это совсем не командировки в Европу, конечно, но кто-то и эти рейсы должен экспедировать. Мало кто из коллег рвется в Африку, и, видишь, не всегда это так уж почетно: работать на Почту Хайфы. Хотя со стороны может казаться по-другому. Но Африку я и правда люблю.

Лейла вспомнила, как вместе они летали в Уганду смотреть на горных горилл, как Кармелита вышла в поход по горным джунглям в изящных кедах на небольшом каблучке и пришлось вызывать той «африканский вертолет», толпу местных с носилками. Решила пока не рассказывать. Приятельница тоже молчала.

– Кармелита, а что ты думаешь про этих наших ребят-глобалистов, только честно?

– Они говорят правильные вещи. Но для них все стало как увлекательная игра. Азартная. По-моему, они стали заигрываться, – она отразила беспокойный взгляд Лейлы, – эти взрывы, все же люди погибли. И ты понимаешь, да, что этот твой рисунок, да и тебя саму будут использовать теперь всегда и везде, поставят на все знамена. И в Европе, и в Аравии, повсюду.

– Ну, догадываюсь …

– Только ты этого хочешь сама, да? Я имею в виду, тебе близка борьба за идеи глобалистов и сами они как организация? Это дорога в один конец, знаешь … если выступать за них публично. Ты же понимаешь это?

Лейла рассматривала ливреи самых дальних самолетов. Думала про привычную уютную Европу, которую знала, Соединенные Штаты Америки, те, нормальные, из ее мира. Огромную Россию, размерами, балетом и Толстым которой так восхищались случайные попутчики и авторы романов, которые Лейла порой читала в пути. Такие разные арабские страны. Израиль, который то ли был клином, вбитым между ними, то ли, наоборот, хоть ненадолго объединил всех соседей против себя. Все же части ее мира, того, который она изъездила вдоль и поперек, были открыты и объединены чем-то, пусть внутри или между ними и возникали иногда тонкие звенящие несостыковки. Об этих натянутых струнах просто не принято было говорить, пока что-то по-настоящему страшное не разрывало их. Но и тогда большому миру любая местная трагедия казалась чем-то временным, обратимым. Так не было ли все тоже притворством, нужна ли вообще эта глобализация? Почему люди не были едины и в этом, и в другом мире? И настоящее ли хоть что-то из ее представлений о мире, может, просто сбой шестеренок, защита мозга, как там говорил Даниэль …

Она сжимала в кармане пачку синих таблеток, прием которых доктор так просил начинать, чтобы не терять связь с реальностью. Но что такое реальность? Та же Ханна как-то объясняла: если упростить, может, люди, точнее их нейроны или программы, просто договорились воспринимать все вокруг именно так, а не иначе. Или это говорил Даниэль … В любом случае имела ли право Лейла судить кого-то и тем более пытаться что-то менять, притягивать данность к тому, что ей одной почему-то кажется нормой? И больше никому, кроме группы мечтателей-глобалистов с неясными целями и тягой к эффектным, разрушительным взрывам. Если все у них получится, станет этот мир лучше, чем сейчас?

– Я имею в виду, если ты не уверена, то никому ничего не должна.

– Велл, и что ты предлагаешь, пойти и сдаться службе охраны аэропорта? Может, попросить вернуть меня в психушку на радость прекрасным Ханне и Даниэлю? – Лейла говорила несоразмерно громко для ночного авиаперрона. – Булл-шит, – ухмыльнулась, – ерунда. Надо лететь, а там разберемся. Раз уж мы здесь.

– Хм. Можешь полететь со мной в Дурбан. Если хочешь. Там же недалеко твой друг Давид. Я даже общалась как-то с его родителями, когда они гостили у родственников. Это было в один из рождественских вечеров у океана, там часто собирается местная община буров. Меня брал с собой на барбекю местный коллега.