Путешествия натуралиста. Приключения с дикими животными

Ближе к вечеру вернулись охотники. Они несли на спине плетеные корзины, доверху наполненные копченой рыбой, ощипанными птицами и медно-коричневыми кусками копченого мяса тапиров. У одного из них на плече красовалось ружье, остальные довольствовались духовыми трубками или луками со стрелами. В полном молчании, не здороваясь ни с Кингом Джорджем, ни с кем другим из жителей деревни, они вошли в главный вигвам, пол которого чисто вымели и сбрызнули водой к их приходу. Охотники сложили добычу на середине вокруг шеста, один за другим, не проронив ни слова, покинули хижину и прошли метров пятьдесят по тропинке, ведущей к реке. Здесь они выстроились в колонну по три, негромко запели и, неторопливо, ритмично двигаясь — два шага вперед, один назад, — процессией пошли к вигваму. Возглавляли процессию и вели мелодию три молодых человека; каждые несколько минут они поворачивались к остальным танцующим. Медленно, то наклоняясь вперед, то притоптывая, чтобы подчеркнуть незамысловатый ритм песнопения, индейцы продвигались по тропе, ведущей к хижине. Когда они вошли, мелодия и ритм тут же сменились, охотники взялись за руки и образовали круг, в центре которого высилась гора рыбы и мяса. В хижину случайно заглянула какая-то женщина и присоединилась к танцующим. Несколько раз в тягучем, монотонном, на три ноты, песнопении я различил слова «Папа» и «аллилуйя». Кинг Джордж, сидя на пятках, задумчиво рисовал что-то палкой на земле. Неожиданно пение оборвалось, индейцы замерли, глядя кто в пол, кто в потолок. Вдруг юноши, которые вели процессию, запели снова, круг перестроился в линию; теперь охотники стояли лицом к центру вигвама, правая рука каждого лежала на плече соседа. Минут через десять они опустились на колени, в унисон произнесли короткую, торжественную молитву, после чего все разом поднялись. Человек с ружьем подошел к Кингу Джорджу, поздоровался с ним за руку и закурил. Служба закончилась, и, при всей ее странности, нам она показалась очень искренней и проникновенной.

Настала наша последняя ночь у индейцев. Уснуть не удавалось. Ближе к полуночи я вылез из гамака и отправился бродить по залитой лунным светом деревне. Вокруг было тихо, только из большой, круглой хижины доносились голоса; сквозь стены пробивался неровный свет. Я на миг задержался у входа и тут же услышал Кинга Джорджа: «Эй, Дэвид, если хочешь входить, просим».

Я, чуть пригнувшись, вошел. Посреди хижины горел большой очаг, яркое пламя освещало закопченные потолочные балки и причудливые резные узоры на десятках гигантских калебасов, что стояли на полу. Несколько человек лежали в гамаках, перекрестно натянутых между балками, другие сидели на низких деревянных скамеечках, похожих на черепах.

Готовясь записывать песнопения «аллилуйя»

Время от времени по хижине грациозно проплывала женщина, вся одежда которой состояла из бисерного передника, и отсветы пламени играли на ее теле. Кинг Джордж полулежал в своем гамаке. В правой руке он держал небольшую двустворчатую раковину, похожую на те, в каких живут мидии. Ее половинки стягивала тонкая струна, продетая в маленькие дырки у закругления. Кинг Джордж задумчиво водил рукой по подбородку, а когда нащупывал щетинку, крепко сжимал ее краями раковины и выдергивал.

В воздухе стоял густой гул голосов. Говорили на акавайо. Индеец, сидевший на корточках рядом с огромными калебасами, время от времени помешивал длинным тонким прутом содержимое сосудов, затем переливал розоватую мутную жидкость в калебас поменьше и пускал его по кругу. Из книг я знал, что этот напиток называется «кассири», а готовят его из вареной молотой кассавы, которую смешивают с бататами и хлебом из той же кассавы, старательно пережеванной местными женщинами. Считалось, что их слюна как нельзя лучше способствует брожению.

Вскоре небольшой калебас передали моим соседям, и они, отхлебнув по очереди, вручили его мне. Отказываться было крайне неприлично, но мне никак не удавалось отделаться от мысли о том, как готовят это питье. Тем не менее я поднес напиток к губам. В нос тут же ударил кислый запах блевотины, и я почувствовал, что меня самого сейчас стошнит. С первым глотком стало ясно — выпить надо сразу, иначе желудок выразит все, что ощущает в эту минуту. Усилием воли я заставил себя залпом осушить калебас, облегченно вздохнув, вернул его и слабо улыбнулся.

Кинг свесился из гамака и одобрительно заулыбался в ответ.

«Эй, ты, — крикнул он мужчине, сидевшему у калебасов, — Дэвиду нравится кассири, и он хочет много пить. Дай ему еще».

У меня в руке тут же оказался наполненный до краев сосуд. Одним резким движением я опрокинул в себя кассири. Но теперь отвратительного запаха я почти не чувствовал, и этот мутный, горьковато-сладкий напиток, в котором плавали подозрительные комки, показался не таким противным.