Путешествия натуралиста. Приключения с дикими животными

В то утро мы предприняли три неудачные вылазки, на следующий день — четыре: жителям деревни очень хотелось получить вознаграждение в виде табака и соли. На третье утро пришел очередной охотник. Он сообщил, что несколько минут назад видел в лесу большую обезьяну. Мы понеслись вслед, хлюпая по непролазной грязи, не замечая колючек, зверски впивавшихся в рукава, и думая лишь о том, чтобы успеть прежде, чем зверь решит куда-нибудь переселиться. По узкому бревну наш проводник ловко перебежал через широкий и довольно глубокий ручей. Я, придерживая висевший на плече штатив, поспешил за ним и, чтобы не упасть, ухватился за ближайшую ветку. Она громко треснула, я не удержал равновесие и, падая в холодную воду, крепко ударился грудью о бревно. Мне с трудом удалось встать. Вдохнуть я не мог, нестерпимо болели ребра. Даяк бросился в воду.

«Aduh, tuan, aduh», — сочувственно бормотал он, бережно поддерживая меня. В ответ я только слабо стонал. Он помог мне выбраться из воды и подняться на берег. Удар оказался таким сильным, что бинокль, который я прижимал к себе правой рукой, раскололся надвое. Я осторожно ощупал мгновенно опухшее место ушиба и по невыносимой боли решил, что сломал пару ребер.

Наконец дыхание восстановилось, и мы медленно побрели дальше. Вдруг даяк издал резкий, ворчливый вопль, похожий на клич орангутана. Ответ пришел немедленно. Мы взглянули вверх и увидели, что на ветке мирно покачивается массивная рыжая фигура. Чарльз мгновенно установил камеру и начал снимать, я привалился к стволу, чтобы перевести дух. Орангутан висел прямо над нами, скалил желтые зубы и гневно верещал. Он был чуть больше метра ростом, увесистый, на вид килограммов шестьдесят; такие крупные особи в неволе не живут. Вдруг зверь передвинулся к краю тонкой ветки так, что она прогнулась под его весом, потянулся вниз, к соседнему дереву, выставив вперед длинные руки, и отчаянно завопил. Время от времени он ломал мелкие ветки и швырял их в нас, но убегать, кажется, не собирался. Вскоре к нам подтянулись еще несколько обитателей деревни; они помогали тащить камеры и услужливо расчищали заросли, чтобы мы могли получше рассмотреть обезьяну. То и дело нам приходилось останавливаться, чтобы стряхнуть с себя пиявок, которыми кишел здешний влажный лес. Стоило подольше постоять на одном месте, как тонкие, облепившие листья червячки заползали на ноги, впивались в кожу, алчно сосали кровь, а напившись, разбухшие, отваливались в траву. Мы так увлеклись созерцанием орангутана, что не замечали ничего вокруг, но заботливые даяки, завидев повисших на нас кровопийц, быстро, аккуратно сбривали их острыми ножами. Через несколько часов земля под нами была усыпана не только тонкими ветками молодых деревьев, но и множеством издыхающих пиявочьих тел.

Наконец мы отсняли все, что хотели, и стали собираться домой.

«Всё?» — спросил кто-то из даяков.

Мы кивнули — и тут же у меня за спиной раздался резкий хлопок. Я обернулся и увидел мужчину с дымящимся от выстрела ружьем на плече. Судя по скорости, с какой, ломая ветки, улепетывала обезьяна, она почти не пострадала, но у меня от злости на миг отнялся дар связной речи.

«Почему? Ну почему?» — в бешенстве вопил я. Убийство подобного человеку существа казалось мне преступлением, равным человекоубийству.

Даяк оторопело уставился на меня: «Он плохой. Ест мои бананы, ворует мой рис. Я стрелять».

Спорить с ним я не стал. В конце концов, что я знаю о жизни тех, кому приходится каждый день отвоевывать у леса скудное пропитание.

В ту ночь мне долго не удавалось уснуть: при каждом вздохе резкая боль сводила ребра, раскалывалась голова. Внезапно меня охватила ледяная дрожь, зубы застучали с такой силой, что я с трудом мог внятно говорить. Это означало, что начался приступ малярии. Чарльз тут же дал мне аспирин с хинином, и остаток ночи я провел в тяжком забытьи, время от времени вздрагивая от чьих-то завываний и ударов гонга: в деревне продолжался похоронный обряд. Наутро проснулся мокрый от пота и совершенно разбитый.

К полудню мне удалось немного оклематься, и я стал подумывать, не вернуться ли на катер. Дел в этой деревне у нас больше не было, орангутана отсняли, а значит, пора возвращаться. Мы медленно, то и дело останавливаясь, чтобы перевести дух, двинулись к берегу. Когда наконец поднялись на «Крувинг», я облегченно вздохнул: теперь можно было с наслаждением пропотеть на сравнительно удобной койке.

Когда мы появились на катере, команда отнеслась к нам настороженно. Никто, кроме Па, с нами не разговаривал, да и его в первый же вечер я умудрился разозлить предложением плыть без остановки всю ночь. Возможно, они решили, что им досталась компания беспросветных, но безвредных кретинов.