Путешествия натуралиста. Приключения с дикими животными

Перспектива провести ночь на полу меня никогда не смущала, но уснуть я могу только в тишине, а в «общем доме» стоял шум. Многочисленные собаки путались под ногами и оглушительно взвизгивали, когда кто-то пинками пытался их отогнать. В клетках, что висели на стенах, бойко переругивались бойцовые петухи. Неподалеку от нашего «лежбища» группа мужчин была поглощена азартной игрой: они вращали волчок на тонкой, плоской тарелке, резко прихлопывали его половинкой кокосовой скорлупы и громко выкрикивали ставки. Совсем рядом, с моей стороны, группа женщин сидела вокруг загадочного прямоугольного предмета, со всех сторон закрытого от любопытных глаз плотной тканью, и заунывно пела. Те немногие, кому гомон не мешал, мирно спали — кто растянувшись на полу, кто привалившись к стене, а некоторые — сидя на корточках или на коленях и положив голову на руки.

Чтобы хоть немного приглушить стоящий вокруг назойливый гул, я обмотал голову запасной рубашкой. Некоторые звуки действительно чуть утихли, зато отчетливо проступили другие. Прямо подо мной то взвизгивали, то покряхтывали вонючие свиньи, что рылись в отбросах, сваленных между сваями, на которых стоял дом. При каждом движении раздражающе шуршал и скрипел сухой бамбук, каким был устлан пол. Когда кто-то проходил мимо, меня слегка подбрасывало на упругих ветках, а каждый, даже удаленный шаг разносился в воздухе так громко, что казалось, будто прыгают через мою голову. Этот звук я научился узнавать почти сразу: время от времени кто-нибудь из обитателей «общего дома» и в самом деле перепрыгивал через мое растянувшееся на земле тело.

К счастью, вскоре тявканье, кукареканье, болтовня, вскрики, пение, сопение, кряхтение, ворчание и писк слились в густой, монотонный шум, и я наконец задремал.

Наутро проснулся разбитый, смурной и вместе с Чарльзом и Дааном отправился умываться к речке, протекавшей метрах в ста от нашего жилища. В прозрачной воде нагишом плескались обитатели дома: мужчины — в глубокой затоке, женщины — отдельно, чуть ниже по течению. Мы уселись, чтобы обсохнуть, на аккуратные деревянные мостки и опустили ноги в поблескивающий на солнце поток. Вскоре наш знакомый даяк вылез из воды, и мы вместе направились к дому.

По пути мы заметили совсем новый, крытый пальмовыми листьями шатер. Перед ним, на земле, лежал большой темно-коричневый деревянный столб, на конце которого была вырезана человеческая фигура. Рядом стоял на привязи огромный буйвол.

«Что это? — спросил я, показывая на столб. — Зачем он нужен?»

«В общем доме человек умер», — ответил наш провожатый.

«В общем доме? Где?»

«Идем, покажу».

Вслед за ним, по узкой доске, мы вошли в дом.

«Вот». — Он указал на покрытый тканью деревянный настил, вокруг которого в прошлую ночь заунывно пели женщины. Оказывается, я, ничего не подозревая, спал по соседству с покойником.

«Когда он умер?»

Наш знакомый на миг задумался.

«Два года».

Он рассказал, что похороны для даяков — очень важное событие. Чем состоятельней был человек при жизни, тем более пышное погребение должны, из почтения к родителю, устроить его потомки. «Наш» покойник пользовался всеобщим уважением, но его дети были бедны, и только через два года смогли скопить достаточно денег, чтобы устроить достойные похороны. Все это время тело лежало высоко на дереве, открытое палящему солнцу, ветрам, насекомым и стервятникам.

Теперь все, что от него осталось, спустили на землю и окружили почестями, прежде чем отправить в последний приют.

В полдень местные музыканты вынесли из дома гонги и примерно полчаса играли монотонную мелодию, а плакальщицы медленно двигались вокруг ритуального столба, установленного на поляне. Действо показалось нам довольным скучным.

«И это все?» — спросил я нашего знакомца.

«Нет. В самом конце будем буйвола убивать».

«А когда это случится?»

«Дней через двадцать, может, тридцать».

Оказалось, что погребальные обряды совершаются целый месяц, ежедневно и еженощно, с нарастающей частотой и продолжительностью. В последний день, во время заключительного ритуала, который сопровождается плясками и обильными возлияниями, все деревенские мужчины выходят из «общего дома», вооруженные парангами, танцуя, обступают быка, приближаются к нему почти вплотную и в разгар танца забивают насмерть.

Мы пообещали щедро вознаградить каждого, кто покажет нам дикого орангутана. Первый претендент объявился в пять утра. Мы с Чарльзом схватили аппаратуру и поплелись за ним. На поляне, куда он привел нас, повсюду валялась свежеобглоданная кожура дуриана — любимого лакомства этих обезьян. Чуть выше, в ветвях, я заметил «ложе» из сломанных веток; видимо, здесь орангутан провел прошлую ночь. Целый час мы безуспешно пытались его найти и в итоге расстроенные вернулись в деревню.