Вечером на веранде собралась в большой круг вся деревня. Невеста, очаровательная девушка с прямыми, блестящими черными волосами, зачесанными назад, чтобы открыть узкое лицо, в роскошном свадебном наряде — украшенный бисером багряный головной убор, искусно вышитая юбка — сидела, потупив глаза, между отцом и будущим мужем. Перед ней, в мерцающем свете лампад с кокосовым маслом, медленно кружились в танце две женщины постарше в маленьких, расшитых бусинами шапочках с бахромой из тигриных зубов; в руках они держали черно-белые букетики из хвостовых перьев птицы-носорога. На противоположной стороне круга полуобнаженный мужчина упоенно играл на шести гонгах монотонную мелодию. Мы вошли,
Запись возымела небывалый успех. Как только она закончилась, дом взорвался радостным хохотом.
«Все. — Я решительно выключил магнитофон. — Машина устала. Больше не хочет писать».
Через несколько минут свадебный танец возобновился, но теперь танцоры двигались без особого воодушевления. Внимание собравшихся было приковано к лежащей рядом со мной волшебной машине: от нее ждали новых чудес. В конце концов мне ничего не осталось, как отнести магнитофон на катер.
Наутро празднество продолжилось. Пришел черед мужчин. В длинных традиционных набедренных повязках, вооруженные щитами и мечами, они в медленном танце двигались перед домом, время от времени подпрыгивая с оглушительным воинственным воплем. Самый колоритный из них был сверху донизу закутан в пальмовые листья, а на его лице красовалась огромная, покрытая белилами маска с длинным носом, гневно раздутыми ноздрями, огромными клыками и выпуклыми зеркальными стекляшками вместо глаз.
Мои опасения, не слишком ли нагло мы вторглись в жизнь деревни, не оправдались: любопытные даяки подглядывали столь же бесцеремонно, как и мы за ними. С наступлением темноты к нам на катер неизменно вваливалась толпа деревенских жителей, с искренним недоумением наблюдала, как мы едим ножами и вилками, и восхищенно разглядывала нашу аппаратуру. В один из вечеров они завороженно следили, как мы вставляем пленку в магнитофон; огромным успехом пользовался также фотоаппарат со вспышкой.
Мы, в свою очередь, осмелели настолько, что попросились посмотреть расположенные вдоль длинного коридора комнаты, в которых живут даяки. В некоторых жилищах стояли низкие кровати, закрытые грязными, порванными москитными сетками, однако большинство обитателей деревни предпочитали есть, спать и сидеть на ротанговых подстилках. Отсутствие мебели никого не смущало. Люлек и колыбелей тоже не было, однако изобретательные даякские матери нашли остроумный выход: они плотно заматывали своих чад в длинную полосу ткани с петлей сверху и подвешивали к потолку, так что младенцы спали вертикально, а когда начинали плакать, родительницы легонько толкали «кокон», и он раскачивался взад-вперед.
Каждому встречному мы обещали щедрое вознаграждение за пойманных для нас животных, так как знали: даже самый неопытный даякский охотник за неделю поймает больше животных, чем мы за месяц. Но, увы, наше предложение никого не привлекало. Как-то, слоняясь по дому, я заметил на полу одной из комнат горку белых длинных перьев, несомненно принадлежавших фазану аргусу, едва ли не самой красивой из обитающих на Борнео птиц.
«А сама птица где?» — с ужасом спросил я.
«Здесь», — ответила хозяйка и ткнула пальцем в горшок с кусками и остовом ощипанного и разделанного фазана.
В отчаянии я застонал.
«За такую птицу можно дать много, много бусин».
«Мы голодные», — отрезала она.
Было ясно: жители деревни не верят, что мы способны достойно вознаградить их усилия.
В один из дней, когда мы с Чарльзом возвращались после съемок в лесу, нам повстречался знакомый старик из тех, кто постоянно приходил к нам на катер.
«