Путешествия натуралиста. Приключения с дикими животными

Описать это свойство непросто. Например, лев им не обладает хотя бы потому, что он, если задуматься, — не более чем увеличенная копия домашнего кота. Полярный медведь, при всей его экзотичности, по большому счету очень похож на крупную собаку с белой шерстью, скрывающей его в арктических снегах. Даже такой диковинный зверь, как жираф, — дальний родственник всем нам хорошо знакомого благородного оленя.

Однако никого, хотя бы отдаленно напоминающего кенгуру, гигантского муравьеда, ленивца или броненосца, в Европе мы не найдем. Они не только внешне, но и по внутреннему строению существенно отличаются от всех животных, населяющих наш континент, «последние из уцелевших», чудом сохранившиеся с тех далеких геологических времен, когда большинства современных живых существ и в помине не было. В этом смысле они действительно «странные».

Причины того, как они уцелели, сами по себе поразительны.

Например, предки кенгуру некогда населяли значительную часть поверхности Земли. Много миллионов лет назад, благодаря способности вынашивать плод, еще похожий на эмбриона, в сумке, они тогда были наиболее развитыми животными на планете. Позднее, на новом витке эволюции, более совершенные существа — плацентарные млекопитающие, которые вынашивают детенышей во чреве, постепенно оттеснили сумчатых, все чаще проигрывавших битвы за пищу и жизненное пространство. В результате большинство из них на европейской части вымерло. Некоторые, например опоссумы, сохранились в Южной Америке, однако основным «домом» для этих редких существ оказалась Австралия, отсеченная частью моря от остального мира еще до того, как появились более новые млекопитающие. Как следствие, здесь старомодным сумчатым не пришлось бороться за существование с более сильными животными, поэтому они в разных видах сохранились по сей день. И Австралию без преувеличения можно назвать музеем живых древностей.

Южная Америка обязана присутствием редких, можно сказать, доисторических животных, равно как и опоссума, довольно сложной геологической истории. Миллионы лет она была соединена с Североамериканским континентом широкой полоской суши, но вскоре после появления первых млекопитающих тоже отделилась от остального мира. В это время неполнозубые — так называется группа, в которую входят ленивцы, броненосцы и муравьеды, — развивалась очень быстро и в Южной Америке, где ей ничто не угрожало, и дала множество самых невероятных животных. По лесам бродили гигантские, практически размером со слона, муравьеды. Огромные, больше четырех метров в длину, ближайшие родственники броненосцев, глиптодонты, в огромном костяном панцире, с массивным хвостом, утяжеленным острыми шипами, словно средневековая алебарда, обживали саванны.

Примерно 16 миллионов лет спустя, когда связь с соседним континентом восстановилась, многие диковинные животные отправились на север. Их кости находят в ледниковых отложениях, останки — на дне смоляных озер, а в конце XIX века реликты случайно обнаружили вокруг озера в Неваде, когда добывали песчаник для строительства новой тюрьмы в Карсон-Сити.

Броненосцы — единственные уцелевшие потомки глиптодонтов. Смотреть на них — словно заметить связь со странными, доисторическими существами, и именно это больше, чем что-либо другое, так интриговало меня. Я знал, что они обитают в норах, снуют по лесам и пампасам, питаются корнями, мелкими насекомыми и падалью. Вероятней всего, во многом своей жизнестойкостью армадиллы обязаны бронированным панцирям. Им, как видовой группе, действительно очень повезло, ибо до наших дней они сохранились в изобилии — от крошечного, не больше мыши, карликового броненосца, живущего в песках Аргентины, до исполинского, который вырастает больше полутора метров в длину, армадилла, обитающего в душных и влажных тропиках бассейна Амазонки.

В Гайане, где мы с Чарльзом Лагусом снимали и ловили ленивцев и муравьедов, ни одного дикого броненосца мы не увидели. И мы надеялись, что это получится сделать в Парагвае. Конечно, нас интересовали и другие обитатели этих мест — птицы, млекопитающие, рептилии, но, когда парагвайцы спрашивали, зачем мы приехали в их страну, я не задумываясь отвечал: «Мы ищем tatu».

Tatu — я наивно полагал, что именно это слово означает броненосца. Не на испанском, а на гуарани, одном из двух, наряду с испанским, официальных языков Парагвая.

Однако каждый раз мой ответ вызывал взрыв смеха. Поначалу я думал, что люди, приехавшие за армадиллами, по неведомым нам причинам выглядят в глазах парагвайцев полными идиотами, но вскоре понял, что это слишком простое объяснение. Когда, услышав мой ответ, гомерическим хохотом зашелся один из руководителей парагвайского Национального банка, я решил, что пора разрешить эту загадку. Однако он опередил меня вопросом: «За какими tatu?»

Я знал ответ и на этот вопрос: «За черными tatu, за длинноволосыми, за оранжевыми, за гигантскими, за всеми, что обитают в Парагвае».