Первые несколько дней мы с наслаждением валялись на палубе, наблюдали, как нос нашей яхты рассекает коричневые речные воды и распарывает зеленые ковры
Сэнди сидел на корме, потягивая мате, парагвайский чай. Гонсалес, присев на корточки рядом с мотором, вдохновенно бренчал на гитаре и громко пел, но его никто не слышал: рев мотора полностью заглушал голос. Капитан, взгромоздившись на высокий табурет в рубке, одной рукой направлял корабль, а другой наносил мазь на щеки. Стояла убийственная жара. В поисках прохлады мы с Чарльзом спустились в каюту и улеглись на койки, но там оказалось еще жарче: воздух сюда не проникал, и вскоре наши рубахи насквозь промокли от пота.
Вдруг мотор заглох и установилась непривычная тишина, которую нарушали только голоса капитана и Гонсалеса, бранившихся друг с другом. Мы выбрались на палубу. Мимо, вниз по течению, проплыл парусник; он двигался так неспешно, что мы успели разглядеть на палубе топчан с двумя подушками. Я выглянул за борт: наш скоростной катер как в воду канул. Сэнди, не теряя расположения духа, объяснил, что пару минут назад капитан, пытаясь обойти заросли водных гиацинтов, резко развернул яхту, катер перевернулся и «остался где-то сзади». Гонсалес, перегнувшись через корму, хотел подтянуть его за канат, которым он был привязан к яхте, но веревка полностью, почти вертикально, ушла в мутную воду. Разъяренный капитан сидел в рубке и свирепо цыкал зубом.
В ходе последующего спора выяснилось, что ни Гонсалес, ни капитан плавать не умеют. Пока они препирались друг с другом, мы с Чарльзом разделись и полезли за борт. К счастью, река оказалась на удивление мелкой, тем не менее нам понадобилось почти два часа, чтобы вытащить полузатонувший катер на отмель, починить мотор, привести в порядок три бака для горючего и устранить прочие неполадки. К тому времени, как мы закончили работу, топчан и две подушки, скорее всего, прибыли в Асунсьон: возвращаясь вниз по течению, мы их не встретили. Конечно, катастрофы не произошло, но доверия к навыкам капитана у нас поубавилось.
Следующие три дня были скупы на события. Мы вышли из вод Парагвая и повернули на восток, в Жежуи. Через несколько километров наша яхта остановилась примерно на час в Пуэрто-И, последнем населенном пункте на этой реке. Когда мы отплыли, привычно угрюмый капитан заметно помрачнел. Он никогда не был на Жежуи, и сейчас идти по ней ему явно не хотелось. Воды там опасные, и он не скрывал: над нами нависла катастрофа. Он столкнулся с ней утром четвертого дня. Река впереди нас круто поворачивала, петляла, бурлила водоворотами.
Капитан решительно и обреченно заглушил мотор. Он уже, вопреки здравому смыслу, совершил не одно чудо навигации, но теперь рисковать категорически отказывается, и у нас есть только один выход — вернуться. В конце концов, после долгих уговоров он согласился сесть в катер и проплыть вперед, чтобы исследовать излучину. Когда он вернулся, по его виду можно было догадаться, что наихудшие опасения подтвердились.
Началась перебранка, слегка облагороженная переводческими «купюрами». Сэнди решил ради общего блага переводить каждой стороне лишь то, что относится к делу, и опускать всю брань, которую, как я подозревал, капитан обрушивал на наши головы, а мы — на него. Мы были уверены, что река, конечно, коварная, но пройти по ней возможно. Трусливо повернуть в Асунсьон означало бы потерять как минимум неделю, а это немыслимо. Топтаться в окрестностях нам неинтересно — к ним подступила цивилизация, и мы не найдем здесь животных, ради которых приехали. Но капитан был непреклонен. «Я не хочу умирать! — с мелодраматическим пафосом восклицал он. — Надеюсь, вы тоже не ищете смерти». В ответ мы грязно выругались. Сэнди вежливо перевел. Пока шли споры, мимо нас, болезненно стуча мотором, проползла какая-то дряхлая посудина и скрылась в излучине.