Мы легко скользили по вьющимся излучинам, оставляя за собой широкую пенную струю. Она катилась к берегу и терялась среди низкого кустарника и ползучих трав, что росли у воды.
Вверх по течению деревья становились все выше, и вскоре мы плыли между огромными зелеными стенами, над которыми полукруглыми сводами нависали кроны тех самых деревьев —
Мы снова остались наедине с лесом. Как и раньше, он казался зловещим и мрачным. Сейчас, когда катер скользил среди огромных деревьев, а за кормой тянулась сияющая на солнце полоса воды, от странной близости и одновременно чуждости этому миру меня охватила блаженная дрожь, подобная той, какая порой подступает, когда сидишь в уютном теплом доме, а за окном холодно, мокро, противно. Но я понимал: если мотор заглохнет, если мы на полном ходу наткнемся на полузатонувшую корягу и она продырявит дно, если синие штормовые облака на горизонте разразятся ливнем, нам придется несладко. В очередной раз я с тоской подумал о нашей удобной, закрытой от всех ветров каюте на «Касселе».
Вечером мы вышли в устье Куругуати. Решили расположиться на берегу и дожидаться Кейо. Вскоре обнаружилось, что это отвратительное место. На расчищенном от зарослей узком перешейке между двумя реками стояла убогая хибара, сооруженная дровосеками, которые иногда выходили в лес, на вырубки. Земля вокруг была загажена ржавой проволокой, пустыми бочками для бензина (они иногда служили гигантскими поплавками для плотов из связанных тяжелых стволов), залита выплеснутым при заправке дизельным маслом. Единственным обитателем стоянки оказался индейский мальчик. Он слонялся вокруг лачуги и хмуро наблюдал, как мы, лавируя среди ржавых бочек, пытаемся установить опоры для гамаков.
Среди ночи послышался знакомый звук: мимо неторопливо проплывал катер Кейо. Он не остановился, мы только перекликнулись, мол, утром догоним в Куругуати, и через несколько минут уснули.
С рассветом, не теряя времени, мы собрались и двинулись в путь.
Катером управляли по очереди. Каждый раз, когда наступал черед Сэнди, я сжимался от ужаса. Катер на бешеной скорости летел по излучинам, кренился так, что в него едва не заливала вода, корму заносило на поворотах, а наш проводник, поглубже натянув шляпу с взлетающими от сильного ветра полями, невозмутимо вертел руль. Вконец одурев от страха, я вытянулся на палубе и закрыл глаза.
Вдруг Сэнди отчаянно завопил. Раздался жуткий треск, омерзительный скрежет, катер резко остановился, и меня чуть не выбросило. Нос уткнулся в берег, мы угрожающе качались на догнавшей нас волне. Оказалось, что Сэнди, резко повернув руль, чтобы пройти через крутой поворот, оторвал рулевой кабель.
Протиснуться внутрь, чтобы устранить обрыв, мог только один человек. Пришлось взять эту роль на себя. Без плоскогубцев и мелких стальных «шпилек» соединить обрывки обветшавшего кабеля было невозможно; оставалось только скрепить их узлом и привязать. Я торопился, как мог, но это было довольно неприятное занятие: чтобы заново прикрепить кабель к рулевой тумбе, пришлось с головой залезть в носовой отсек. Кабельными жилами я поранил руку, весь измазался дизельным маслом и смазкой. К тому же нас угораздило остановиться в месте, над которым кружил рой озверевших москитов, и они тут же бросились на свежую добычу. Я с тоской думал о Кейо, который медленно и мерно удаляется по реке, а с ним уплывают наши камеры и припасы. Этого я боялся больше всего.
Примерно через час мы отплыли, но теперь изо всех сил старались сохранять благоразумие. Мой любительский ремонт оказался на удивление удачным, хотя мы все время боялись, что узел сотрется или где-нибудь застрянет.
Наконец мы догнали Кейо, в очередной раз обогнали его, и я с облегчением вздохнул. Теперь, если катер окончательно сломается, нам останется только ждать, когда наш новый знакомый вернется и посадит нас на буксир.
Пополудни свинцовые облака, которые угрожающе скапливались над нами в последние дни, разорвала молния. По воде застучали тяжелые, крупные капли дождя. Мотор заглох. Отчаявшись, мы принялись дергать пусковой канат — и вздорная посудина завелась в ту самую минуту, когда разбушевался шторм.