Путешествия в Святую Землю. Записки русских паломников и путешественников XII-XX вв.

Это останется в памяти навсегда: солнечный день, бледное небо, галилейские каменные горы, а среди них — далеко внизу, километрах в десяти — вдруг возникшее за поворотом дороги необыкновенно синее Генисаретское озеро — изумительная синева, как на наивных открытках, евангельский покой и мысль, которую трудно переживать без волнения, что вот, пришлось все-таки посмотреть на этот уголок земли, на это озеро, ставшее в Евангелии морем, с его бурями, с его рыбарями и притчами, с его каменными берегами, на которых еще звенит самый тихий и самый внятный на земле голос:

— Блаженны плачущие, ибо они утешатся... Галилейские горы опускаются все ниже и ниже. Раскаленным жаром веет навстречу из тивериадской котловины. Еще бы — двести метров ниже уровня моря, безветрие, камень! А Генисаретское озеро голубеет все голубее. Озеро полно музыки, как поэма. По-еврейски оно называется Кинерет, арфа, ибо шорох его волн напоминает звучание арфы...

А вот, мелькнули внизу и белые домики Тивериады, одного из четырех священных городов Палестины, цитадель хассидов и талмудистов, ученых рабби, синагог, горячих ключей и каббалистических ангелов, чудотворных могил и книги Зогар, что значит — сияние. Ведь здесь был дописан на арамейском языке иерусалимский Талмуд, здесь покоится великий Маймонид, здесь строил Ирод пышные портики из черного базальта, здесь до сих пор еще существуют пейсы, лисьи шапки и библейские бороды.

Ничего не осталось от города, построенного Иродом у подножья Галилейских гор, от его вилл и портиков, отражавшихся в синих водах Генисаретского озера. Город был подобострастно назван в честь императора, которому и в голову не приходило, что именно на берегах этого озера, именно в этих галилейских городишках возникнет среди рыбачьих сетей и корзин с рыбой то странное учение, которое, как божественная лихорадка, потрясет грандиозный организм империи.

Горы спускаются ниже и ниже. Уже можно рассмотреть отдельные дома, пальмы и низенькие арабские минареты. Случайный спутник показывает рукой на горы и говорит:

— Хытин...

Хытин? Да, вспоминаю: 1187 год. Страшное поражение крестоносцев Саладином, который лежит после своих великолепных побед в Дамаске. На голой горе не трудно представить себе под этим солнцем блеск лат и оружия рыцарского строя, огромные знамена в крестах, геральдических львах и леопардах, лилии Франции, лес копий, медленно опустившихся навстречу сарацинской буре, грохот сражения и потом, в далекой Бургундии или где-нибудь в оксфордских замках, плач белокурых женщин, когда парусные корабли довезли до них весть о гибели рыцарей под Хытином, о гибели всех надежд.

Но исторические реминисценции книжным туманом застилают ландшафт, а от него не хочется оторваться, от этих голых лунных гор, среди которых голубеет Генисаретское озеро и раскинулся белый городок. Издали не видно ни вывесок, ни лимонадных будок, ни наклеенной на стене афиши о новой кинематографической программе. Между тем автомобиль уже въезжает в новое предместье, названное в честь первого верховного комиссара, сэра Герберта Самуэля — Кириат Самуэль — где стоят под солнцем чистенькие дома, госпитали и отели. Старый город — внизу, смесь черных базальтовых башен (это строительный материал страны), арабских домишек и скучных домов главной улицы, на которой находятся лавки с продавцами в пейсах, автобусы с голоногими шоферами, поддерживающие сообщение с соседними еврейскими колониями.

Теперь картина меняется. Город уже не кажется романтичным, наполненным талмудическим воздухом и сарацинским зноем, а романтичными кажутся горы, обступившие со всех сторон городок. На этих скудных горах растут кое-где ароматические травы. Среди них пасутся стада овец и коз. На том месте, где стоял дворец тетрарха, полный красивых женщин, музыки, греческих разговоров и книг, бедуины раскинули свои черные, широкие шатры. А выше только бледно-голубое небо. Года два тому назад случился здесь дождь, какие бывали в Библии, в дни потопа. Не дождь, а сплошные потоки воды падали с неба, с грохотом и ревом свергались с горы и обрушились на Тивериаду. Около тридцати человек было убито, многие дома разрушены. Вода швыряла грузовики на дороге, как щепки, размыла сады и виноградники. Конечно, случилось несчастье, гибли люди и скот. Но где-то, в глубине души, у каждого человека есть жажда катастрофического. Посмотреть бы одним глазком на такой библейский потоп, на землетрясение, когда рушились иродовы портики, когда безмятежное озеро металось в каменных берегах.

Озеро с главной улицы не видно. Ей не до него среди делишек и забот. Оно там, за арабским кварталом, что спускается к самой воде узкими и вонючими улицами, бедными мечетями и руинами черных базальтовых башен. На улицах пахнет деревенским отхожим местом. Старухи полощут белье у городского источника. И странно, нет-нет, да и мелькнут в окошке или под аркой столетней двери черные женские глаза. Какая вонь, а смуглая ручка, обнимающая глиняный кувшин, совсем такая, как та, о которой вздыхал Лермонтов.