Путешествия во времени. История

Если все, что воспринимается нашими чувствами, приходит из прошлого, если ни один наблюдатель не живет в настоящем другого наблюдателя, различие между прошлым и будущим начинает размываться. События нашей Вселенной могут быть связаны между собой. Скажем, одно из них может быть причиной другого. С другой стороны, они могут быть достаточно близки по времени и достаточно далеки по расстоянию, чтобы связь между ними была невозможна, — и тогда никто даже не может сказать, которое из них произошло раньше. (Вне светового конуса, говорят физики.) Но тогда мы более изолированы, чем нам, возможно, казалось, мы одиноки в своих уголках пространства-времени. Знаете, как гадалки заставляют нас поверить в то, что они знают будущее? Оказывается, говорит Ричард Фейнман, ни одной гадалке не дано знать даже настоящее.

Мощные идеи Эйнштейна распространились в общедоступной прессе столь же быстро, как и в физических журналах, и нарушили безмятежную поступь философии. Философы были удивлены и оказались в меньшинстве. Бергсон и Эйнштейн спорили публично в Париже и частным образом в письмах, причем казалось, что они говорят на разных языках: один научный, выверенный, конкретный; другой психологичный, текучий, не вызывающий доверия. «„Время вселенной“, открытое Эйнштейном, и „время нашей жизни“, связанное с Бергсоном, двигались по спиралям опасно конфликтующих траекторий, расщепляя столетие на две культуры», — пишет историк науки Джимена Каналес. Мы эйнштейнианцы, когда стремимся к простоте и истине, и бергсонианцы — когда погружаемся в неуверенность и текучесть. Бергсон по-прежнему помещал человеческое сознание в центр времени, тогда как Эйнштейн не видел в науке, полагающейся на часы и свет, места для духа. «Время для меня — это то, что в высшей степени реально и необходимо, — писал Бергсон. — Это необходимое условие действия. Что я говорю? Это само действие». В апреле 1922 г. Эйншейн, выступая перед интеллектуалами во Французском философском обществе, был непреклонен: «Времени, о котором говорят философы, не существует». Судя по всему, Эйнштейн победил.

Что означают заданные им рамки для нашего понимания истинной природы вещей? Биограф Эйнштейна Юрген Неффе рассудительно подводит итог. «Эйнштейн не дал объяснения этим явлениям, — говорит он. — Никто не знает, что на самом деле представляют собой свет и время. Нам не говорят, что это такое. Специальная теория относительности всего лишь устанавливает новое правило измерения мира — идеальный логический конструкт, позволяющий преодолеть прежние противоречия».

Герман Минковский прочел работу Эйнштейна 1905 г. по специальной теории относительности с особым интересом, ведь когда-то в Цюрихе он преподавал Эйнштейну математику. Ему было 44 года, Эйнштейну — 29. Минковский понимал, что Эйнштейн сбросил концепцию времени с ее пьедестала и, мало того, показал, что времени не существует, существуют только времена. Но он считал, что его бывший ученик оставил работу недоделанной — не решился объявить новую истину о природе всей реальности. Поэтому Минковский подготовил лекцию и прочел ее на научной встрече в Кельне 21 сентября 1908 г. Лекция стала знаменитой.

Называлась она Raum und Zeit — «Пространство и время», и миссией автора было объявить обе эти концепции бессмысленными и пустыми. «Взгляды на пространство и время, которые я хочу изложить перед вами, возникли на почве экспериментальной физики, и в этом их сила, — величественно начал он. — Они радикальны. С этого момента пространство само по себе и время само по себе обречены отойти в тень, и только своего рода союз того и другого сохранит независимую реальность».

Он напомнил слушателям, что пространство обозначается тремя ортогональными координатами x, y, z — длиной, шириной и высотой. Пусть t обозначает время. Взяв кусок мела, сказал он, можно нарисовать на доске четыре оси: «несколько большая степень абстракции, связанная с числом 4, математику не помешает». И так далее. Минковский был возбужден. Это была «новая концепция пространства и времени», объявил он, «первый из всех законов природы». Он назвал свою концепцию «принципом абсолютного мира».

Четыре числа — x, y, z, t — определяют «мировую точку». Вместе все мировые точки, отслеживающие существование объекта от рождения его до смерти, образуют «мировую линию». А как мы назовем всю эту историю целиком?

Множество всех мыслимых систем величин x, y, z, t мы назовем миром.

Die Welt! Мир! Хорошее название. Но сегодня мы просто называем это пространством-временем (континуумом). Если мы не согласны и сопротивляемся этому («Я знаю, время — просто время, / А место — просто место», — сказал Томас Стернз Элиот), то делаем мы это напрасно.