Путешествия во времени. История

Минковский напрасно начал свою лекцию с заявления, что его выводы основаны на экспериментальной физике. Подлинной темой лекции была сила абстрактной математики и ее способность изменить наши представления о Вселенной. В первую очередь он был геометром. Физик и историк Питер Галисон говорит об этом так: «Там, где Эйнштейн манипулировал часами, стержнями, световыми лучами и поездами, Минковский играл с решетками, поверхностями, кривыми и проекциями». Он мыслил в русле глубочайших визуальных абстракций.

«Отойдут в тень», — сказал Минковский, и это не было просто поэтическим сравнением. Он почти буквально имел в виду то, что говорил. Воспринимаемая нами реальность — это проекция, подобная теням, возникающим на стене Платоновой пещеры[68]. Если мир — абсолютный мир — представляет собой четырехмерный континуум, то все, что мы воспринимаем в любой отдельно взятый момент, — всего лишь срез целого. Наше чувство времени — иллюзия. Ничто не уходит, ничто не меняется. Вселенная — реальная Вселенная, скрытая от нашего ограниченного взгляда, — заключает в себе всю полноту этих безвременных, вечных мировых линий. «Я бы с радостью предвосхитил себя, — сказал Минковский в Кельне, — по моему мнению, физические законы могли бы найти самое совершенное свое выражение во взаимоотношениях этих мировых линий». Три месяца спустя он умер от прорвавшегося аппендикса.

Так идея времени как четвертого измерения потихоньку продвигалась вперед. Произошло это не сразу и не в один миг. В 1908 г. Scientific American «просто объяснил» четвертое измерение как гипотетическое пространственное, аналогичное первым трем: «Чтобы попасть в четвертое измерение, нам следовало бы выйти из нашего нынешнего мира». На следующий год журнал спонсировал конкурс эссе на тему «Четвертое измерение», и ни один из победителей или участников не рассмотрел в этом качестве время, проигнорировав и заключения немецкого физика, и произведения английского писателя-фантаста. Пространственно-временной континуум и правда был радикальной идеей. Макс Вин[69], физик-экспериментатор, описывал свою первоначальную реакцию как «легкое содрогание мозга — теперь пространство и время кажутся слепленными воедино в серый печальный хаос». Это оскорбляет здравый смысл. «Ткань пространства есть не ткань времени, — восклицал Владимир Набоков, — но вскормленное релятивистами разномастное четырехмерное посмешище — четвероногое, которому одну из ног заменили на призрак ноги». Замечания этих критиков звучат совсем по-филбински, но даже Эйнштейн не сразу принял предложенный Минковским взгляд: он называл его überflüssige Gelehrsamkeit, чрезмерной ученостью. Но Эйнштейн сменил направление. Когда в 1955 г. умер его друг Бессо, Эйнштейн утешил его родных словами, которые с тех пор многократно цитировались:

Теперь он ушел из этого странного мира, немного раньше меня. Это ничего не означает. Для нас, верующих физиков, различие между прошлым, настоящим и будущим лишь стойкая иллюзия.

Сам Эйнштейн умер через три недели. Забавная ирония судьбы.

Сегодня, через столетие после того, как Эйнштейн открыл, что идеальная одновременность лишь химера, техника нашего взаимосвязанного мира полагается на одновременность как никогда прежде. Когда теряется синхронизация коммутаторов телефонных сетей, звонки срываются. Хотя ни один физик не «верит» в абсолютное время, человечество установило коллективную официальную шкалу времени, которую поддерживает целый хор атомных часов, хранимых при температуре, близкой к абсолютному нулю, в подвалах Военно-морской обсерватории США в Вашингтоне, Международной палаты мер и весов под Парижем и в других местах. Они перебрасываются между собой сетевыми сигналами, идущими почти со скоростью света, вводят необходимые релятивистские поправки, а по ним весь мир ставит мириады своих часов. Путать прошлое и будущее непозволительно.

Ньютон понял бы и одобрил эту систему. Международное атомное время законодательно закрепляет то самое абсолютное время, которое он создал, и по тем же причинам: такая система позволяет уравнениям работать, а поездам ходить по расписанию. За столетие до Эйнштейна о достижении такой одновременности почти невозможно было помыслить. Сама концепция одновременности только еще складывалась, практически ее еще не было. Редкий философ задумывался, какое сейчас может быть время в отдаленных местах. Едва ли можно даже надеяться узнать это, сказал в 1646 г. врач и философ Томас Браун: