Путешествия во времени. История

Полки продолжают наполняться фальшивыми мирами. Будущее становится настоящим, так что каждой футуристической фантазии предначертано стать альтернативной историей. Когда год 1984-й наступил, придуманное Оруэллом государство тотальной слежки перешло из категории РВ в категорию ФМ. Затем год 2001-й пришел и ушел без какой бы то ни было достойной внимания космической одиссеи. Осторожный футурист знает, что лучше избегать конкретных дат. Тем не менее наши литература и кинематограф продолжают наряду с гипотетическими вариантами будущего разводить все новые варианты прошлого. И все мы занимаемся тем же, ежедневно и еженощно, во сне, наяву и в сослагательном наклонении, взвешивая возможные варианты и сожалея о несбывшемся.

«Двойственность пространства-времени, альтернативные Вселенные, — язвительно комментирует скептически настроенный адвокат в романе Урсулы Ле Гуин 1971 г. „Резец небесный“ (The Lathe of Heaven). — Вы не грешны, часом, пристрастием к ночным повторам старинных телешоу?»

Клиент, который рассказывает адвокату о своих проблемах, — человек по имени Джордж Орр. (Дань уважения Джорджу Оруэллу. Названный им год, 1984-й, уже приближался, когда Ле Гуин, которой тогда было за 40, отошла от привычной формы, чтобы написать эту странную книгу[174].) Инопланетяне, когда появляются, произносят его имя как Йор Йор.

Он обычный человек — офисный работник, внешне спокойный, застенчивый, обычный. Но Джордж видит сны. Когда ему было 16, он увидел во сне, что его тетя Этель погибла в автокатастрофе, а после пробуждения он понял, что его тетя Этель действительно погибла в автокатастрофе несколько недель назад. Его сон изменил реальность задним числом. Он видит эффективные сны — так родился еще один научно-фантастический термин. Можно сказать, что этот человек носит альтернативные Вселенные в себе. Кто еще на это способен? Автор, к примеру.

Это большая ответственность, и Джордж хочет от нее избавиться. Он точно так же не контролирует свои сны, как вы или я, по крайней мере осознанно. (Ему кажется, что он боялся сексуального внимания тети Этель.) Отчаявшись, он глушит себя барбитуратами и декстроамфетамином в надежде полностью подавить свои сны и в результате попадает в руки психолога, специалиста по сновидениям по имени Уильям Хабер. Хабер верит в целеустремленность и контроль, а еще он верит в мощь разума и науки. Он такой же пластиковый, как мебель в его офисе. Он гипнотизирует несчастного Джорджа и пытается, управляя его эффективными снами, шаг за шагом изменить реальность. Отделка в его кабинете, кажется, и правда улучшилась. Сам он каким-то образом стал директором института.

В остальной Вселенной, втянутой в водоворот снов Джорджа, прогресс не столь очевиден. Для добросовестного романиста задача поиска разумных путей сквозь неограниченное изобилие Вселенных может оказаться не менее сложной, чем для квантового физика. Ле Гуин не склонна облегчать жизнь читателю. Она не рисует никаких графиков[175]. Нам приходится плыть по организованному ею течению и внимательно слушать. Изменяется музыка. Изменяется погода. Портленд становится городом непрекращающегося дождя, в нем воцаряется «ливень из теплого бульона, навеки». Портленд наслаждается чистым воздухом и ровным солнцем. Кажется, где-то был сон про президента Джона Кеннеди и зонтик? Доктор Хабер побуждает Джорджа сосредоточиться на своем страхе перед перенаселенностью — Портленд представляет собой многолюдный мегаполис в три миллиона душ. Или население Портленда после чумных лет и катастрофы уменьшилось до 100 тысяч. Все помнят: загрязнители в атмосфере «соединились в заразные канцерогены», первая эпидемия, «бунты, насилие, и Банда судного дня, и Дружины». Только Джордж и теперь доктор Хабер помнят множественные реальности. «Они разобрались с проблемой перенаселенности, не правда ли? — говорит Джордж саркастически. — Нам это удалось». Когда мы менее всего владеем своими мыслями, если не во сне?

Он не путешественник во времени, он не перемещается сквозь время — он изменяет его: прошлое и будущее разом. Много позже научная фантастика придумала терминологию для этих соглашений, или даже заимствовала ее из физики: альтернативные истории можно называть «линиями времени» или, по Уильяму Гибсону, «стержнями». В любом стержне люди обречены думать, что их история — единственная. Дело, в общем-то, даже не в том, что сон Орра приносит с собой новую чуму. Дело в том, что, если ему приснился соответствующий сон, всегда оказывается, что чума уже была. Он начинает понимать этот парадокс. «Он думал: в той жизни, вчера, я видел эффективный сон, который стер с лица земли шесть миллиардов жизней и изменил всю историю человечества за последнюю четверть века. Но в этой жизни, которую я тогда создал, я не видел никакого эффективного сна». Чума была всегда. Если это звучит почти как оруэлловское «Мы всегда воевали с Истазией», то это не случайно. Тоталитарные правительства также обеспечивают альтернативные варианты истории[176].