Путеводитель по «Дивному новому миру» и вокруг

Нет сомнения, что Хаксли намеренно воспользовался французским переводом. Причина такого выбора, вероятнее всего, следующая: цитируя русского философа по-французски в английском романе, он стремился подчеркнуть транснациональный, глобальный характер тематики и проблематики своей утопии. Очевидна и элитарная направленность его произведения, смысл которого может быть во всей полноте воспринят лишь весьма эрудированным читателем.

До сих пор критики не уделяли достаточно внимания другим заимствованиям из текстов Бердяева в творчестве Хаксли. Если перечитать «Новое средневековье» после рецензии Хаксли на поэму Блока, то трудно не заметить, что английский писатель во многом предвидел наблюдения русского философа. Как уже говорилось, среди факторов, приведших к Революции, Хаксли отмечает варварство и стремление к анархии. Но разве не о том же самом четыре года спустя (в 1924 г.) напишет Бердяев в «Новом средневековье»? «Революция есть <…> стихия. И большевики не направляли революции, а были лишь ее послушным орудием. <…> Большевики действовали <…> в полном согласии с инстинктивными вожделениями солдат, крестьян, рабочих, настроенных злобно и мстительно <…> (НС, 440). В революции <…> есть извращенная и больная народная стихия. <…> Большевизм был извращенным, вывернутым наизнанку осуществлением русской идеи, и потому он победил (НС, 441). Большевизм есть не внешнее, а внутреннее для русского народа явление, его тяжелая духовная болезнь, органический недуг русского народа. <…> (НС, 445) Власть, которая пожелала бы быть более культурной, не могла бы существовать, не соответствовала бы состоянию народа» (НС, 447).

Как было сказано выше, второе качество Русской революции, которое Хаксли осознал, прочитав поэму Блока, – мессианство, религиозность. На эту тему исчерпывающе выскажется и Бердяев в «Новом средневековье»:

<…> В основе русской революции, разыгравшейся в полуазиатской, полуварварской стихии и в атмосфере разложившейся войны, лежит религиозный факт, связанный с религиозной природой русского народа. Русский народ не может создать серединного гуманистического царства, он не хочет правового государства в европейском смысле этого слова. Это – аполитический народ по строению своего духа, он устремлен к концу истории, к осуществлению Царства Божьего. Он хочет или Царства Божьего, братства во Христе, или товарищества в антихристе, царства князя мира сего (НС, 453). Поэтому и социализм у нас носит сакральный характер, есть лже-Церковь и лжетеократия. Русские люди всегда духовно противились власти буржуазно-мещанской цивилизации XIX века, не любили ее, видели в ней умаление духа (НС, 455).

Не считая необходимым оспаривать данные тезисы Бердяева, все же отмечу их значение для понимания политических воззрений Хаксли.

Статьи Хаксли, написанные в 1930-е гг., доказывают, что его суждения о Революции и большевизме еще больше укрепились после прочтения книги Бердяева. Так, «Бег с препятствиями» (Obstacle Race, 1931) содержит один из важнейших тезисов: «Коммунизм – одна из немногих бурно процветающих религий современности»[53]. А в «Советском школьном учебнике» (A Soviet Schoolbook, 1931) Хаксли саркастически отзывается об общественной жизни Страны Советов. С его точки зрения, энтузиазм советской молодежи имеет, по существу, религиозный характер, коммунизм – их религия, их рай располагается как в этом мире, так и в светлом будущем, их верховное божество – это Пролетарское Государство, их религиозные церемонии – это собрания, революционных песни, исполняемые хором, атеистические праздничные ритуалы[54]. Впрочем, влияние Бердяева на Хаксли – это тема отдельного исследования.