Я горжусь этим вдвойне. Горжусь тем, что львиный нюх не обманул меня, горжусь тем, что твоя королевская кровь не осталась неузнанной.
Итак, сразиться с принцем Хэлом Фальстафу помешал инстинкт. Наличие такого инстинкта — неопровержимое доказательство того, что сам Фальстаф — лев, а Хэл — истинный принц. Но сама необходимость доказывать «истинность» принца свидетельствует о том, что на этот счет существуют большие сомнения. Хуже того, всем хорошо известно, что Фальстаф — вовсе не лев. Нет ли здесь намека? Может быть, всем также хорошо известно, что Хэл — вовсе не истинный принц?
Впрочем, даже если Фальстафу всего этого не приходило в голову, чувствительный принц Хэл мог истолковать его речь именно так, но не сумел ответить подобающим образом, поскольку будущие подданные не должны догадываться о его сомнениях в законности собственного титула. Принц вынужден страдать молча; если так, то Фальстаф ловко поменялся с ним ролями.
Однако в самую веселую из шекспировских сцен властно вторгается реальный мир. Приходит придворный и вызывает принца Хэла. Беспечный принц просит Фальстафа прогнать его, но Фальстаф возвращается с плохими известиями. Заговор раскрыт: войско Хотспера уже выступило в поход.
Фальстаф перечисляет врагов, среди которых есть и Глендаур. Фальстаф не называет его прямо. Он говорит:
…этот из Уэльса, ну, знаешь, который выпорол нечистого,
Иными словами, Глендаур победил дьяволов и сделал их своими слугами. Согласно средневековой демонологии, перечисляющей орды дьяволов (см. в гл. 1: «…Флибертиджиббет»), Амамон — одно из главных адских созданий. Позже это подтверждает сам Глендаур.
Когда Фальстаф называет имя шотландца Дугласа, становится ясно, что на англичан производило неизгладимое впечатление то, как искусно он держался в седле. Фальстаф описывает его следующим образом:
…и этот сверхшотландец Дуглас, который берет на коне разбег вверх по отвесной горе…
Принц Хэл добавляет ему в тон, готовя ловушку:
И на всем скаку попадает из пистолета в летящего воробья?
Фальстаф радостно подтверждает:
Да, храбрости ему не занимать стать.
И принц Хэл тут же отвечает:
Как же ты хвалил только что его разбег?
Принц Хэл снова издевается над претензиями рыцарей. Образ могучего воина, бесподобно управляющего лошадью и стреляющего на скаку без промаха, внезапно рушится, так как скакать во весь опор и одновременно метко стрелять невозможно. (То, что пистоли появились лет на двадцать позже описываемых событий и применение самого этого слова является анахронизмом, большого значения не имеет.)
Хладнокровная шутка Хэла показывает публике, что новость его ничуть не испугала.
И все же она должна была произвести впечатление. Сам факт восстания доказывает, что далеко не все считают Генриха IV законным королем, а Хэла — истинным принцем. Фальстаф повторяет ядовитый намек, но полученное известие делает его более серьезным.
Видимо, Хэл все же хмурится в ответ, потому что Фальстаф насмешливо спрашивает, не напугала ли его новость. На что принц Хэл ядовито отвечает:
Честное слово, нисколько. Очевидно, мне недостает твоего инстинкта.
Он не забыл ядовитого намека Фальстафа.
Но гнев Хэла обращен вовсе не на Фальстафа; старый рыцарь не виноват в том, что дело обернулось таким образом. Если кто-то и виноват, то это король Генрих; он узурпировал корону и наградил сына чувством вины.
Если наше предположение верно, то становится понятно, почему до конца сцены принц Хэл бессердечно передразнивает своего отца, который оказался в кризисном положении в самом начале царствования.
Фальстаф предупреждает, что отец примет Хэла неласково, и они решают заранее отрепетировать разговор. При этом Фальстаф будет играть роль разгневанного короля. Он говорит: