Путеводитель по Шекспиру. Английские пьесы

Эванс менее вспыльчив, чем Каюс, но он тоже сильно разгневан и говорит о своем сопернике:

…миска овсяной каши столько же понимает в латыни и медицине, сколько ваш знаменитый доктор!

Акт III, сцена 1, строки 62–63[141]

Гиппократ — греческий врач, который достиг вершины славы в 400 г. до н. э., он был первым настоящим учителем медицины, которого мы знаем по имени; впоследствии его прозвали «отцом медицины». Он основал школу, которая существовала несколько веков; труды всех учеников этой школы неукоснительно приписывались самому Гиппократу. Знаменитая клятва Гиппократа, которую по традиции дают выпускники многих медицинских вузов, также изобретение этой школы.

Гиппократ и Гален были двумя величайшими врачами Древнего мира; их труды считались последним словом медицины вплоть до начала XIX в. Обвинить Каюса в том, что он не знает трудов Гиппократа, значило нанести ему смертельное для врача оскорбление.

«… Макиавелль?»

Приходит хозяин «Подвязки», таща за собой Каюса, и радостно рассказывает своим жертвам, как он подшутил над ними. Он, мол, слишком ценит обоих, чтобы позволить им причинить вред друг другу. Хозяин гостиницы очень гордится собой и приговаривает:

Ну, кто из вас посмеет сказать, что я не политик, не хитрец, не Макиавелль?

Акт III, сцена 1, строки 95–96

Николо Макиавелли — гражданин Флоренции, который честно служил своему городу, но был отставлен от должности после политического переворота 1512 г. Вынужденный подать в отставку и опечаленный тем, что более сильные народы, вторгшиеся в то время в Италию из-за Альп, уничтожают его страну, он изложил свои политические теории в трактате «Государь».

В этой книге он назвал принципы, которыми должны руководствоваться правители. Сам Макиавелли был честным и добрым человеком, но понимал, что в жестоком мире того (и, возможно, любого) времени правители должны быть реалистами, а в ряде случаев прибегать к жестокости и насилию.

Иностранцам принципы Макиавелли казались типично итальянскими фокусами и интригами, поэтому имя Макиавелли стало синонимом заговоров, интриг и закулисной борьбы. кое-кто считает так и сейчас.

Когда все уходят и Эванс с Каюсом остаются наедине, выясняется, что они совсем не так довольны хозяином «Подвязки», как он сам. Они заключают мир и клянутся отомстить обидчику.

«…С беспутным принцем»

Вновь возникает вопрос об Анне Пейдж. Пока все занимались другими делами, Слендер неустанно вздыхал: «Ох, прекрасная Анна Пейдж!» и «Ах, прелестная Анна Пейдж!». Теперь он идет на обед к Пейджам, где должен обручиться с девушкой своей мечты. Сам Пейдж склоняется в пользу Слендера, но миссис Пейдж предпочитает соперника Слендера, доктора Каюса.

Хозяин «Подвязки» спрашивает, что Пейдж думает о молодом Фентоне, но Пейдж резко обрывает его:

Но только не с моего согласия! У этого джентльмена нет никакого состояния. Он водил дружбу с беспутным принцем Гарри и Пойнсом. Да и слишком он высокого круга…

Акт III, сцена 2, строки 67–69

Итак, Фентон не только беден (у него «нет никакого состояния»), но он входит в ту компанию, которая привнесла столько забавного в обе части «Генриха IV». Для такого респектабельного представителя среднего класса, как Пейдж, подобное аристократическое беспутство хуже бедности.

Это единственное упоминание в пьесе о принце Хэле; только оно позволяет отнести время действия к 1400–м гг., потому что все остальное (в том числе упоминание королевы Елизаветы) указывает на начало 1600–х гг.

«Плутишка…»

Миссис Куикли, связанная с Фальстафом, убедила толстого рыцаря одолжить Робина миссис Пейдж, сделав вид, что та давно мечтала о таком паже. Конечно, насмешницы используют его как помощника в исполнении собственных планов. Они хотят заставить Фальстафа прийти в дом Форда на свидание с миссис Форд. Затем они притворятся, что Форд вернулся, заставят Фальстафа спрятаться в большой корзине с грязным и вонючим бельем, вынесут его из дома и бросят в сточную канаву неподалеку от Темзы.

Конечно, если Фальстаф догадается о розыгрыше, все пойдет прахом. Поэтому миссис Пейдж спрашивает Робина:

А скажи нам, маленький плутишка, ты остался нам верен?

Акт III, сцена 3, строки 25–26[142]