Путеводитель по Шекспиру. Английские пьесы

Конечно, Робин одет очень пышно; контраст кричащего наряда с мальчишеским телом производит комическое впечатление. В этом наряде он действительно похож на аляповатое чучело, которое использовалось на Масленицу, перед наступлением Великого поста. Такое чучело подвешивали на веревке и колотили палками до тех пор, пока оболочка не разрывалась и из чучела не сыпался дождь подарков, которые расхватывали присутствующие. Такое чучело по-английски называли Jack-a-lent (то есть «постный Джек»).

«…Алмаз небесный!»

Робин истово клянется, что не выдал заговорщиц; видимо, это правда, потому что пришедший в дом Форда Фальстаф принимается всерьез ухаживать за хозяйкой. Он приводит галантную цитату из книжки сонетов:

«Тебя ли я нашел, алмаз небесный!»

Акт III, сцена 3, строка 41

Эта цитата из сонета в сборнике стихов «Астрофель и Стелла» сэра Филипа Сидни, который вышел в 1584 г. или чуть раньше. По качеству сонеты Сидни не уступали сонетам других поэтов (конечно, за исключением сонетов самого Шекспира).

«…Как в аптеке лекарствами»

Миссис Форд притворяется смущенной этим романтическим приветствием, после чего Фальстаф берет быка за рога, заявляя:

Я уже сказал, что не умею льстить, рассыпаться в любезностях, доказывать тебе, что ты-то, да се, да это, как это делают тощие, шепелявые щеголи, которые похожи на женщин в мужском наряде и от которых пахнет духами, как в аптеке лекарствами.

Акт III, сцена 3, строки 68–71[143]

Иными словами, Фальстаф не относит себя к записным денди. Словом «simples» (простые) в эпоху Шекспира называли лекарственные травы. Считалось, что каждая трава лечит только одну болезнь; таким образом, это было «простое» лекарство. Многие лекарственные растения обладали ароматом, а потому торгующие ими рынки пропитывались приятными запахами (резко контрастировавшими с вонью, царившей в грязном Лондоне 1600–х гг., в котором не было ни водопровода, ни канализации).

Баклерсбери — название лондонской улицы, где в то время собирались продавцы трав и целители-травники. Во время года, когда торговали лекарственными травами, их запах можно было ощутить за несколько кварталов.

Однако зайти далеко Фальстаф не успевает. Вбегает Робин с фальшивым известием о возвращении Форда. Но вслед за ним входит запыхавшаяся миссис Пейдж и приносит ужасную новость: Форд действительно идет сюда. Фальстаф прячется в корзину с грязным бельем (как и планировали обе дамы), после чего в дом врывается Форд.

Его сопровождают Пейдж, Каюс и Эванс, пытающиеся успокоить ревнивца, но Форд точно знает, что Фальстаф здесь (не зря же он выдавал себя за мифического Брука), и не желает утихомириться. Он пытается вывести свою жену на чистую воду, однако по рассеянности позволяет слугам унести корзину с грязным бельем.

Естественно, найти Фальстафа Форду не удается. В результате он приходит к мысли, что Фальстаф просто похвастался, будто миссис Форд назначила ему свидание. Ревнивцу не остается ничего иного, как просить прощения.

«Пронырливый рогач…»

Интрига развивается полным ходом. Анна Пейдж по-прежнему притягивает к себе, как магнит, Слендера, Каюса и Фентона. Пейджу нравится первый, миссис Пейдж — второй, а самой Анне — третий.

Что же касается Фальстафа, то он сидит в трактире и оплакивает свое невезение. Его любовному свиданию помешали, самого его похоронили под кучей вонючего белья и чуть не утопили в сточной канаве. Но тут приходит миссис Куикли и уговаривает Фальстафа попытаться еще раз. (Виндзорские дамы тут ни при чем; они слышали, как Форд говорил, что узнал о первом свидании от самого старого хвастуна.)

Затем входит Форд в обличье мистера Брука и с тревогой спрашивает, почему Фальстаф не был у миссис Форд. Если бы Фальстаф сказал, что миссис Форд ему отказала, это пролило бы бальзам на раны ревнивого мужа. Однако ничего подобного Фальстаф не говорит. Да, он был там:

Но, едва только мы успели с ней обняться, поцеловаться, объясниться друг другу в любви, словом, разыграть пролог к нашей любовной комедии, как в дом ворвался ее муж, этот пронырливый рогач, который следит за ней днем и ночью и живет в вечной тревоге.

Акт III, сцена 5, строки 69-73

В оригинале использовано слово «cornuto», образованное от латинского прилагательного «рогатый»; это еще один из множества синонимов слова «рогоносец», имевших хождение в Елизаветинскую эпоху.