Путеводитель по современным страхам. Социология стрёма

В моем подкасте (эпизод называется «Города – это конец») об этом рассуждал мой товарищ архитектурный критик Константин Бударин. Он приводил странное отношение к подъезду как реакцию на особую конструкцию модернистских домов. Логика развития массового жилища предполагала все большую открытость, многоквартирные дома противопоставляются особнякам. Одна семья, владея одним домом, достаточно долгое время накапливает критическое количество секретов. Если посмотреть викторианские истории о призраках, нетрудно заметить, что большинство из них связаны с недвижимостью – семейные конфликты, которые, как правило, с этой самой недвижимостью и связаны, передаются через поколения. Человек, который умер, прежде чем успел предотвратить или разрешить конфликт, или заложил его в завещании (или его отсутствии!), появляется в виде призрака. И неудивительно, ведь этого требуют на символическом уровне сами участники конфликта.

Сама идея массового жилья предполагает увеличивающуюся прозрачность жизни – увеличение концентрации людей, возможность наблюдать своих соседей или жителей соседнего дома в окнах, а также обзор того, что происходит за окном – на улице или во дворе. Такая иллюзия возможности в любой момент понять, что за человек живет рядом, подкрепляется знанием о том, что планировка квартиры сверху или снизу скорее всего будет похожей. Явление плоской крыши отменяет идею чердака, а подвал в модернистском доме перестает быть функциональным пространством. Да и доступ к нему зачастую есть только у работников коммунальных служб. Стоит отметить, что жители пятиэтажек и панелек адаптируются к отсутствию чердаков и подвалов, быстро организуя антресоли, а затем создавая «стенки» – соединенные шкафы, которые занимают целую сторону комнаты.

Карта частоты наблюдений призраков в 2019

Функции потустороннего пограничного пространства оказываются выдавлены в подъезды. Туда же отходит пространство ритуальной «нечистоты» – именно в пространство лестничной клетки мы с большой долей вероятности выйдем, чтобы, например, обработать обувь каким-нибудь химическим средством. Однако и само решение расположения подъезда внутри дома подталкивает к тому, чтобы воспринимать его как зону отчуждения. Это и не снаружи, и не внутри. Никто из жильцов не воспринимает его как свою территорию, но вместе с тем она и не является однозначно чужой. Кроме того, если происходящее на улице можно услышать и зачастую увидеть, то подъезд оказывается совершенно слепой зоной, понять что-либо о которой можно, только физически в ней оказавшись.

Это блестяще описано в статье социолога Александра Бикбова «Москва/Париж: пространственные структуры и телесные схемы», в которой он рассказывает, как социальное пространство реализует себя в городской среде. Бикбов сравнивает Париж и Москву (а на самом деле почти все постсоветское пространство с европейским) и отмечает достаточно серьезные различия в способах и принципах организации пространства. Для парижан характерна открытость и проницаемость барьеров или же их прозрачность (витрины магазинов в виде окон, столики кафе на улице), в то время как в Москве имеют место очень явные и непрозрачные границы (витрины, через которые не виден основной зал, для столиков кафе на улице создается специальный подиум). Но ярче всего это проявляется в организации жилья: чтобы попасть домой, в Москве (это справедливо для всех российских городов) человеку чаще всего необходимо преодолеть пять совершенно непроницаемых барьеров (две двери в подъезде, лифт, вход на лестничную клетку, дверь в квартиру – иногда к лифту приходится подниматься по лестнице, что также является барьером, пусть и проницаемым) против трех в Париже. Это объясняется важностью для постсоветского общества оппозиции «внешнее-внутреннее». Внешний мир не должен смешиваться с внутренним.