Путеводитель потерянных. Документальный роман

Когда они подъезжали к столице Швеции, я сидела на собрании, посвященном предстоящей телепрограмме на тему «Культура и варварство», съемки должны были начаться через час. Участники круглого стола обговаривали свои позиции. Моей темой была «Живая память». Модератор требовал озвучить то, что мне предстояло сказать. Репетировать я не умею: говоря, думаю, думая, говорю. Модератор свел брови в полоску, назревал конфликт, и тут меня вызвали к телефону. Знакомый голос секретарши: «Вас ждут гости из Лунда внизу, у лифта». Наверняка это ошибка. У меня нет знакомых в Лунде. Двери лифта раскрылись, и пожилой седовласый мужчина заключил меня в объятья.

— Лео Крамар, сын Лео Майера.

— Сын Лео Майера?

— Да. А это моя жена — Гунила. Мы знаем про конференцию и не отнимем у вас много времени.

Мы уселись в кафе. Лео раскрыл папку и показал мне фотографию отца в профиль, с сигаретой. Человек в чалме и шароварах и есть Лео Майер! Шутник, изобразил себя в Терезине в костюме паши. «Отца прозвали Амантус, любимец женщин. Он был личностью богемной… Я до последнего дня переправлял ему в Терезин сигареты. Он писал мне замечательные письма. Присылал списки книг, которые, по его мнению, необходимо прочесть подростку, писал по-английски, благодаря ему я стал учить язык…»

Елена Макарова и Лео Крамер, Стокгольм, 1995. Фото Г. Крамер. Архив Е. Макаровой.

На второй фотографии был изображен импозантный художник в шляпе перед мольбертом.

— Это родной брат отца, Бедя, Бедржих Майер, — объяснил Лео. Он сгинул в 1939 году. Сегодня ему было бы девяносто лет.

В конференц-зале собрался народ. Я заняла свое место на сцене. Гости из Лунда устроились в первом ряду. Когда ведущий дал мне слово, я рассказала о том, что сейчас произошло, и представила публике «живую память» в лице Лео Крамара.

Хорошее было бы начало фильма. Но что не снято, того нет.

Господин Стернфельд

И автобуса нет. Зато на остановке объявился господин Стернфельд, директор израильского киноцентра. Это судьба. На документальный фильм точно деньги найдет.

Когда-то, лет десять тому назад, мы с поэтом Барсуковым хотели продать ему готовый сценарий художественного фильма. «В три миллиона уложимся, — сказал господин Стернфельд. — Но по самым низким расценкам и при условии, что выкинем половину героев и съемочных дней. Если не выкинем — шесть миллионов, а то и больше».

Мы онемели. Вернее, онемела я. Барсуков, гений за чертой бедности, в уме зарабатывал миллиарды. Русский поэт без гроша в кармане прибыл в Израиль в разгар войны с Саддамом Хусейном. Зачем? Чтоб оказать моральную поддержку некой поэтессе, с которой он состоял в переписке. Израиль — благодатная почва для тех, кто склонен к героическим поступкам. Однако романтика войны с сиренами, противогазами и нервными поэтессами ему быстро наскучила, и он решил искать поприще. И нашел. Я рассказала ему историю Фридл. «Голливуд плачет!» — воскликнул Барсуков и переселился в нашу квартиру. Мы писали вдохновенно. «Оскар — наш», — заверил Барсуков господина Стернфельда, и тот не только заказал перевод на голливудский язык, но выбил из органа культурной абсорбции репатриантов деньги на оплату труда переводчика. К счастью, им оказался мой муж. Прочитав синопсис и полистав рукопись на английском, господин Стернфельд сказал: «Это европейско-американский фильм. Израиль войдет в кооперацию на более поздней стадии». Но ведь войдет? Получив кивок в согласие, мы отправили сценарий Арнольду Шварценеггеру и Барбаре Стрейзанд. Ее Барсуков прочил на роль главной героини. Кого должен был играть Шварценеггер, не знаю. Скорее всего, ему отводилась роль финансового директора. Ответа мы не получили. Барсуков вернулся в Москву, чтобы оттуда лететь в Голливуд и говорить со звездами лично.

Господин Стернфельд меня не узнал. Во-первых, без Барсукова. Во-вторых — прошло десять лет, в-третьих, с опухшей щекой — мне только что выдрали зуб. Я представилась. Господин Стернфельд морщил лоб — где он меня видел? А, вспомнил, сценарий про какую-то художницу… «Фридл», — подсказала я ему. И расхвасталась: выставка путешествует по всему миру, каталоги на четырех языках… В Израиле хвастовство — не порок. Так что родину я выбрала правильно. Господин Стернфельд поздравил меня с успехом. Пора переходить к делу. Я рассказала про девяностодвухлетнего художника, разумеется, гениального и никому не известного.

— На такое в Израиле денег не дадут, — вздохнул он. — Нет у нас бюджета на культуру.

Подошел автобус. Мы сели рядом. Я не отступала, и сюжет Бединой жизни разворачивался в пути, не притормаживая на светофорах.

— Бедя Майер родился в 1906 году, в Ходонине. Там же, где и Томаш Масарик, президент Чехословакии. Навещая родные края, Масарик первым делом останавливался у трактира, который держала семья Майер. Весь город сбегался. Не столько из‐за Масарика, сколько из‐за его машины. В ту пору машина была дивом. У нас отснято множество бесценного материала: Бедя за мольбертом, Бедя играет в бридж, Бедя рассказывает…