Путевой дневник. Путешествие Мишеля де Монтеня в Германию и Италию

Трентский, сделанный кардиналом, велел нарисовать на стене вкруг этой комнаты гербы с именами дворян, которые сопровождали его в этой поездке, примерно с полсотни, все вассалы этого епископства, и графы или бароны[266]. Имеется также в одной из [этих] комнат потайная дверца, через которую можно ускользнуть в город, минуя ворота. Есть тут также два богатых камина. Это был добрый кардинал. Фуггеры тоже строили, но для собственного потомства[267]; а этот для публики: ибо он оставил этот замок епископам-преемникам как можно лучше обставленным, потратив на мебель, которая до сих пор там, сто тысяч экю; а еще в государственную казну последующих епископов – сто пятьдесят тысяч талеров в звонкой монете; ими хоть пользуются, но не трогая основной капитал, а тратя только проценты с него, вот почему его церковь Богоматери оставили незавершенной, а его самого погребли довольно убого. Среди прочего имеется несколько портретов и много карт[268]. Следующие епископы не пользовались другой мебелью в этом замке; она тут имеется на два времени года, зимняя и летняя, и не может быть отчуждена.

Тут в ходу итальянские мили, пять итальянских равны одной немецкой; а еще тут повсюду считают полными сутками, не деля их пополам[269]. Мы поселились в «Розе», хорошей гостинице.

В субботу после обеда мы уехали из Тренто и проследовали схожим путем через ту же широкую долину, подпертую с боков безлюдными горами, и имея реку Адидже по правую руку. Миновали там замок эрцгерцога, прикрывающий дорогу, как и в иных местах, нам уже попадались другие укрепления, которые господствуют над путями, запирая проход, и очень поздно (поскольку неуклонно продолжали свое путешествие, до сих пор не имея роздыха) прибыли в

РОВЕРЕТО, пятнадцать миль. Город принадлежит эрцгерцогу.

Что касается гостиницы, то мы снова обрели то, от чего отвыкли, и у нас нашлось что сказать не только о немецкой чистоте комнат и мебели, но также об их еде и печах, которые г-н де Монтень счел более удобными, нежели камины. Что до снеди, то здесь нам недоставало раков, однако г-н де Монтень заметил на это, что и так было большим чудом, что их подавали на все наши трапезы после Пломбьера, на протяжении почти двухсот лье той страны. Здесь и вдоль всех этих гор они едят обычно улиток, гораздо более крупных и жирных, чем во Франции, но не такого хорошего вкуса. Едят также трюфели, их чистят, потом кладут тонкими ломтиками в оливковое масло с уксусом, которые тут неплохи. В Тренто нам их подавали выдержанными так в течение года. Снова, и к удовольствию г-на де Монтеня, мы нашли здесь апельсины, лимоны и оливки. Занавеси на кроватях тут разрезные – либо из полотна, либо из кадиса[270],большими полотнищами, и раз от раза их привязывают все дальше. Г-н де Монтень сожалел также о той разновидности белья, которую в Германии кладут на постели в качестве одеял. Они не такие, как наши, но из нежнейшего пуха, а в хороших гостиницах заключены в весьма белую бумазею. Те, что под ними[271], в самой Германии устроены иначе, и без неудобства ими нельзя пользоваться как одеялом.

Думаю, правда вот в чем: будь он один со своими близкими, он скорее отправился бы в Краков или сушей в Грецию, нежели в Италию; но хотя ему настолько приятно посещать незнакомые страны, что он забывает даже о слабостях своего возраста и здоровья, ему так и не удалось заразить своим удовольствием никого из отряда, и каждый просил только об отступлении. Тут он привык говорить, что, как только после беспокойной ночи вспоминает поутру, что сегодня ему предстоит увидеть новый город или новую область, он встает с желанием и радостью. Когда его ум был занят тем, с чем он встретился в дороге или в гостинице, он всегда казался мне не таким усталым и меньше сетовал на свои хвори, ища любой повод поговорить с иностранцем, – наверное, это отвлекало его от боли.