Путевые впечатления. В России. Часть первая

Время от времени лежавшая на диване молодая женщина лет двадцати трех или двадцати четырех, стройная, как англичанка, грациозная, как парижанка, томная, как азиатка, поднималась, брала за руку любого, кто оказывался рядом с ней, лениво шла к балкону и появлялась там, до пояса скрытая цветами.

Там она вдыхала воздух, безотчетно поднимая глаза к небу, роняла несколько слов, мелодией напоминавших речь эльфов и виллис и, казалось, предназначавшихся для обитателей иного, нездешнего мира, а через минуту возвращалась в салон, чтобы принять на диване свою прежнюю позу — наполовину восточную, наполовину европейскую.

Однако при звуках польки или мазурки ленивая дочь Севера оживлялась и начинала танцевать, живая и легкая, как дитя Севильи или Кадиса, не останавливаясь до тех пор, пока не смолкала музыка, не стихали фанфары.

В эти минуты сильного возбуждения, казалось бы ей несвойственного, облик ее менялся так же, как и поведение: бархатистые глаза, скорее томные, чем живые, обведенные темными кругами, словно подрисованные умелой арабской кистью, сверкали, будто грани черного алмаза; лицо, оттенком напоминавшее лепесток камелии, начинало светиться карминовым цветом, заставлявшим бледнеть розы, запах которых она вдыхала; нос, необычайно тонкий, расширялся, губы раздвигались, позволяя увидеть зубы, ровные и белые, созданные скорее для угрозы, чем для поцелуя.

Покинув свой диван и огибая комнату, она почти каждый раз старалась пройти вблизи молодого человека лет двадцати пяти или двадцати шести, среднего роста, тонкого, с бледным лицом и странно блестящими глазами, которые, если они были устремлены на кого-нибудь, завораживали, как глаза Манфреда или лорда Рутвена; руки его, украшенные перстнями, были изящными и тонкими, а ноги — точеными и стройными, как у породистого аристократа. Проходя мимо него, женщина подставляла ему лоб или руку, и он, с улыбкой, озарявшей на мгновение его бледное лицо, ласково прикасался губами к ее лбу или руке с такой же осторожностью, как если бы это были перстень или цветок.

Эта молодая женщина — графиня, а этот молодой человек — граф Кушелев-Безбородко.

Оба они русские; муж происходит из старинного рода, наполовину казацкого, наполовину русского.

Безбородко первым появился на исторической сцене. Он был родом из запорожских казаков, живших за днепровскими порогами. В войне с турками ему повредили подбородок.

Отсюда и прозвище Безбородко, то есть без подбородка.

Как видите, знатность здесь такая же, как у Геца фон Берлихингена, — подлинная, благородная и прекрасная: это то дворянство, которое сеет на полях брани, чтобы иметь право снимать урожай в истории.

Семья с этим прозвищем появилась во времена Алексея Михайловича.

Андрей Безбородко — последний генеральный писарь и главный судья запорожских казаков.

Однажды фельдмаршал Румянцев проезжал по Украине и попросил у последнего гетмана, Разумовского, рекомендовать ему начальника канцелярии.

Гетман назвал Александра Безбородко, сына главного судьи.

В свою очередь Екатерина II, великая, что бы там ни говорили, Екатерина, очень плохо изъяснявшаяся по-русски — напомним, что она была немка, — попросила Румянцева рекомендовать ей секретаря, достаточно толкового, чтобы не он писал под ее диктовку, а напротив, она писала под его диктовку.

Румянцев предложил императрице того самого Александра Безбородко, которого ему рекомендовал Разумовский.

В качестве пробы молодой человек должен был выполнить для нее к следующему дню одну очень важную работу.

Лишь приняв эту работу, императрица вынесет решение по поводу нового секретаря.

Она объясняет ему задание: Безбородко все внимательно выслушивает и удаляется.

Порученная работа оказывается большой и сложной: даже просидев всю ночь, едва ли можно с ней справиться.

Но Безбородко молод и любит удовольствия. Ему предстоит обедать с друзьями, ужинать с дамами; стоит ли отказываться от этого, чтобы выполнять скучную работу?

Нет, работа подождет, сначала удовольствия: он вернется домой утром и, при своем умении составлять деловые бумаги, в течение нескольких часов справится с тем, на что любому другому не хватило бы и дня.

Безбородко уступает искушению и возвращается домой лишь в десять часов утра.

Отдать же работу Екатерине он обещал в половине одиннадцатого.

Чтобы выпутаться из этого положения, он решает прибегнуть к уловке: прочитать по чистому листу якобы готовую работу; затем, выслушав замечания императрицы, он удалится в свой кабинет, чтобы сделать исправления, и, вместо внесения поправок, все сразу и напишет.

Безбородко входит к императрице, кланяется ей, вытаскивает из портфеля какую-то папку, под предлогом слабого зрения отходит к окну и, держа в руках чистые листы бумаги, без всякой подготовки излагает предварительный набросок документа.

Императрица слушает, одобряет и берет перо.

— Давайте, я подпишу, — говорит она, — у меня нет никаких замечаний.

— Как, ваше величество, никаких?

— Никаких! Давайте! Я довольна вами.

Назад хода не было.

Безбородко подошел, стал на колени и, подав императрице чистые листы бумаги, попросил у нее прощения.