Картинки были яркими, словно заново пережитыми в это кабацкое мгновение.
Кузен Ангус, подавившийся дерзкими словами; растущая лужа крови, и лязг тяжелого отцовского меча по каменным плитам. Лицо дяди, искаженное яростью. Старый отец, в отчаянии качающий седой головой…
Киоши совершенно успел забыть этот голос.
Все еще придерживая перчатку, он тяжело опустился за стол. Посланник Дарвала по-прежнему сидел, не меняя позы и низко опустив голову. Юноша протянул руку, отодвигая в сторону бутыль и недопитый стакан.
Он вспомнил.
— Хоэда.
Горбун поднял голову, выглядывая из-под капюшона.
— Ты не узнал меня, молодой господин.
Он снова замолк, позволяя юноше внимательно рассмотреть свое постаревшее лицо — вытянутую вперед челюсть, мелкие звериные зубы, щеки и скулы, покрытые короткой черно-желтой шерстью, бусинки зорких глаз, когда-то светившиеся лукавством и мудростью.
Жилистая, худая рука потянулась к стакану, и у Киоши сжалось сердце. Он заставил себя избавиться от подлых мыслей — сам Хоэда когда-то учил его, что жалость оскорбляет достойного тоэха. Но ведь именно эти руки когда-то подбрасывали крохотного Мацусиро под самый потолок каминного зала…
Киоши был ошарашен и раздавлен. Он чувствовал, как радость от неожиданной встречи затапливает его сердце, но не смог улыбнуться.
Мех наставника выцвел, усы стали ломкими и редкими, глаза слезились. Через левую скулу, прячась за прокушенным ухом, убегал неровный шрам. Посланник вожака бандитов глотнул крепкого вина, вновь опуская голову и пряча глаза под капюшоном.
— У меня нет слов, наставник, — вымолвил Киоши, слушая себя, будто со стороны. — Я был уверен, что ты мертв.
— Все так думали… — Горбун задумчиво побренчал когтями по стеклу бутыли. — Но лишь одного тоэха я не хотел расстраивать вестями о своей кончине. Можешь ничего не говорить, юный Мацусиро, я и без того чувствую, что ты рад меня видеть. Прости, что не нашел времени разыскать тебя, молодой
Худая рука опять опустилась на стакан.
Подавшись вперед, Киоши осторожно вынул бутылку из его пальцев.
— Ангус изгнал тебя?
Горбун не ответил. Да это и не было вопросом в прямом смысле слова…
Киоши потер подбородок, сражаясь с искушением жадно приложиться к узкому горлышку. Он мог предположить почти все, что угодно, но никак не ожидал здесь — в вонючем Гив-Назандаре, — встретить своего школьного воспитателя.
— Неисповедимы Пути Держащих Нити, — наконец молвил Хоэда, а новая капля воска шлепнула его по макушке. — Я волнуюсь за тебя, Киоши.
— Мне многое нужно объяснить, — с придыханием прошептал юноша, подаваясь еще ближе к наставнику. Теперь он чуял запах давно немытого тела, незнакомых лекарственных трав и застарелых заклинаний. — Ты пойдешь со мной? Поверь, наставник, я не стал убийцей. То есть, сейчас мне приходится убивать… Но ты прав — причина есть. Я могу все объяснить, и это очень важно…
Киоши только сейчас осознал, что по другую сторону стола сидит единственное живое существо, связывающее его с прошлым — все, с кем он имел дело за последнее время, появились в новой жизни внезапно, словно удары грома.
Но горбун лишь устало замотал головой:
— Оставь, молодой господин. Учитель Хоэда погиб, и уже не сможет пойти за твоим приказом, чтобы служить роду Мацусиро, как прежде. Отныне я слишком многим обязан Дарвалу. Он крепко помог мне после изгнания, поверь. Теперь меня зовут Грызун, и я один из Громовых Плясунов… Оставь свои тайны при себе, мастер…
Его капюшон снова стал непроницаем и еще ниже склонился над столом.
— Ну уж нет! — глухо зарычав, Киоши толкнул бутылку в сторону. Скользнув к краю, она упала, глухо стукнув по соломе. Проливая вино, откатилась к стене. — Я хорошо запомнил твои уроки и не могу позволить тебе заживо гнить!