Пути-дороги

– Замолчи же ты!.. Зарядив, як пулемет!.. Ось я тоби покажу бюрократа! - загремел Пинчук, подымаясь из-за круглого стола. Лицо его и вправду не предвещало ничего хорошего. Ванин решил, что разумнее всего будет поскорее ретироваться.

Вслед за Сенькой вышел на улицу и Шахаев. Вышел, как ему думалось, освежиться ночным воздухом, но уже в следующую минуту строго уличил себя: "Ты же вышел увидеть ее, Наташу..."

Где-то в глубине двора раздался и тут же смолк ее голос. Парторг, словно бы желая утихомирить свое сердце, крепко прижал руку к груди и быстро прошел во двор, к тому месту, откуда доносилась румынская речь. Там вели беседу братья Бокулеи.

– Кто вам сказал такое про русских? Вот уже от третьего солдата слышу,- говорил старший.- Ты посмотри на меня,- жив и, как видишь, здоров. А я ведь провел среди них несколько лет. Русские - не фашисты. Они совсем другие люди, Димитру. Я не могу тебе объяснить всего, но ты сам поймешь, когда побудешь среди них. Убивать они нас не станут. Это какая-то сволочь наговорила про них такое. Мы еще найдем этого человека. Мы очистим нашу армию от негодяев, Димитру. Армия должна служить народу. Про русских говорить такое может только наш враг.

– А вдруг правда, Георге? - с беспокойством спросил младший Бокулей.

– Ты что же, родному брату не веришь?

– Никому сейчас верить нельзя.

– Глупый ты, Димитру. Ну, ладно, не веришь мне, но верь в советских людей. Это - особенный народ, они всегда - за правду!..- Георге Бокулей говорил быстро и горячо.

Шахаев присел рядом и слушал, с трудом вникая в смысл беседы.

– Может, нам домой уйти... Все же лучше будет,- глухо сказал младший брат.- Мать, отец - старые...

– Можешь идти, я тебя не задерживаю. Но я останусь,- резко ответил Георге и, вдруг обернувшись к Шахаеву, сказал:

– Вот мой брат Димитру все хнычет. Перед ним одна дорога - домой. А вы, русские, всегда бодрые.

Шахаев заговорил без обычной для него мягкой, ласковой улыбки:

– Право, уж не такие мы бодрячки, Георге, как тебе показалось. Больно и нам, иногда до слез больно. Но мы не из той породы людей, которые любят хныкать.

На бревне, под ореховым деревом, листья которого сильно пахнут анисовым яблоком, сидели Наташа и Аким. Наташа спросила:

– Ты, наверное, сердишься на меня, Аким?

– Откуда ты это взяла?

– Не притворяйся, сердишься!

– Но ведь ты сама мне все рассказала. Разве ты виновата, когда он...

– Не надо, Аким, об этом,- быстро прервала она его и поспешила перевести разговор на другое: - Ты очень много пишешь в свой блокнот в последнее время. Зачем это?

– Для нас обоих,- сказал Аким серьезно.- Когда мы будем с тобой жить вместе...

– А когда это будет? - перебила она.

– После войны, конечно... И вот тогда я стану часто читать тебе свой дневник.

– Всегда? Это же надоест.

– Нет, не всегда. Когда будем хныкать из-за какой-нибудь житейской мелочи... Словом, если нас вдруг потянет к благополучьицу этакого мещанского пошиба, к маленькому и слепому семейному счастьицу, не счастью, а именно счастьицу,- вот тогда-то я и открою свой дневник, чтобы наша хата опять наполнилась грохотом сражений, боевыми кличами, предсмертными словами погибших друзей, мы увидим их кровь, мужественные лица... и нам станет стыдно. И, устыдившись, мы вновь будем видеть дальше и глубже...

– Мечтатель ты мой!

– Нам нельзя не мечтать, Наташа!

– Понимаю,- проговорила она тихо и немножко печально, чувствуя, что он сказал именно то, что крепко жило и в ее сердце. Помолчав, она сказала задумчиво: - Мы слишком часто демонстрируем свое счастье, Аким. Особенно я. И перед кем? Перед солдатами, которые пока что лишены его. Перед Шахаевым, например... Нехорошо это.

Говоря так, Наташа ожидала, что Аким будет возражать ей, уговаривать, убеждать и вообще постарается рассеять ее мысли, но вместо этого он с обидной для нее поспешностью согласился:

– Да, да, ты, пожалуй, права, Наташа. Лучше нам держаться подальше друг от друга.- Аким взял себя в руки и произнес последние слова твердо, хотя ему было очень тяжело говорить их.

Испуганная, оскорбленная, Наташа ответила как можно спокойнее, даже холодновато:

– Так лучше, конечно.

– Да.- Аким в последний раз коснулся губами ее пушистых и влажных ресниц, почувствовал, как они дрогнули от этого прикосновения.- До свиданья!

– До свиданья,- ответила она все так же холодновато. Но едва он скрылся в темноте, разрыдалась.

Шахаев стоял на улице, возле дома, в котором расположились разведчики. Он думал сейчас о братьях Бокулеях, с которыми только что беседовал.

– Как все всколыхнулось! Потому, что мы пришли сюда!..- задумчиво, вслух проговорил Шахаев, запрокидывая на сложенные на затылке руки свою большую белую голову.- Столетие - недвижимо. Подспудно разве... глубинные течения. И вдруг... Сколько людей будет искать своих путей-дорог!.. Какая еще жестокая классовая битва разгорится!..

От боярской усадьбы до него донеслись неясный гул чужой и нашей речи, урчание автомобилей, конское ржание, цокот копыт. С неба катился на землю ровный рокот ночных бомбардировщиков.