Артур Гвана скривился. Техники — неизбежное зло. Не раз и не два Гвана задумывался над тем, что его предшественник — Великий Сонаролла поторопился, даровав техникам более чем щедрые привилегии. Особенно, когда вздумается, без предварительного согласования, являться в покои Великого Пастыря.
***
Из сборника «Устное народное творчество»
— Да вы что! — Авраам Никитченко — Великий Пастырь, подчеркивая важность слов, даже поднялся с кресла.
Невысокому Пастырю «импульсивный» поступок доставил удовольствие. Удовольствие смотреть на собеседника сверху вниз. Особенно на Этьена Донадье — длинного, как жердь и такого же худого старшину Техников. На приемах и собраниях обычно происходило наоборот. Даже сидящий Донадье на голову возвышался над прочими членами Совета. — Нашей Матери Церкви только-только удалось добиться относительной стабильности. Ересь искоренена, вольнодумие отсутствует… — Авраам невольно повторил слова своего секретаря, те самые слова, за которые пол часа тому назад распекал помощника. Под руку с замешательством вернулась зубная боль.
Последние пять минут инструменты стоматолога уже не казались столь страшными. Маленькие, миленькие штучки… блестят…
Сердобольная ладонь потянулась к щеке…
— Техники должны следить за работой механизмов, вот пусть и следят, а не лазят, куда не просят.
— Лазят дети, сорванцы по садам, мои же люди совершают плановые обходы! — Донадье являл собой пример невозмутимости, лишь большие уши покраснели, выдавая истинные чувства техника.
— Именно лазят, я не оговорился. Куда не просят и когда не просят. Вы сами сказали — находка сделана в так называемых заброшенных секторах. Секторах, где обретают убежища еретики.
— Это обвинение?
— Это факт!
— Ересь искоренена — ваши слова.
Проклятая зубная боль, проклятый техник, когда-нибудь это кончится!
— Как их вообще занесло туда!
— Не важно. Важно то, что уже сделано…
— Нет! Я запрещаю! Исследования свернуть, проход опечатать!
— Вы не можете! — багрянец ушей перекинулся на лицо, стремительно добираясь до шеи.
— Уже сделал! Или вы забыли, кто здесь хозяин?
Вопрос должен был звучать вкрадчиво, с подоплекой, однако проклятая зубная боль мешала воспользоваться обертонами голоса в полной мере.
— Открывающиеся перспективы…
— Какие именно? Я вижу только одну перспективу, и она мне не нравится.
— Но люди, они имеют право знать…
— Именно благом людей я руководствуюсь, а еще благом Матери Церкви, что одно и то же. Или вы думаете иначе?
— Нет! — видимая часть тела техника алела раскаленным металлом.
— Рад, что наши мнения совпадают. Знание — зло! Неведение — благо, за редким, очень редким исключением.
***
Коран. Сура 2 (87).
(Пер. Крачковского)
Сотни глаз, устремленных на него. Эммануил чувствовал себя уставшим, очень уставшим. Сколько их было: насмешливых и сочувствующих, недовольных и понимающих, подозрительных и восхищенных. Сколько еще будет… будет как раз немного. Уже немного. Там, над головами, в недосягаемой глазу вышине, еще не среди звезд, но уже ближе, нежели что другое, плавал он — Ковчег. Завершение строительства, именно строительства — ведь это их дом — дело нескольких недель.
Сегодня, на встрече, глаза были понимающие с небольшой примесью восхищенных. Это понятно, на эти, последние перед полетом встречи, редко забредали праздные зеваки. Люди приходили, зная, ожидая, понимая, что хотят услышать.
И слышали это.
— Отриньте заблуждения, сомнения, страхи! — он начал тихо, но быстро возвысил голос до должных высот. Многие из сидящих в зале подали заявку на участие в полете. Несмотря на уже сделанный решительный шаг, их требовалось ободрить, кого-то успокоить, всех без исключения уверить в правильности решения.
Людям свойственно сомневаться.
Он — Эммануил — тоже человек.
Кто ободрит его, успокоит, утвердит в верности выбранного пути.
— Отриньте, они отравляют жизнь. Настоящую жизнь, ибо прошлое минуло, а будущее неведомо!
Тоже мне — ободрил. Будущее — неведомо. Ведомо! Еще как ведомо! И оно прекрасно!