Пути Господни (СИ)

— Что я предлагаю. Я предлагаю тем, кто слышит и понимает меня, тем, у кого мои слова нашли отклик, кто думает так, или почти так. Тем, кому небезразлично собственное будущее, и самое главное — будущее детей. Кто хочет, чтобы его дочь выросла уважающей себя женщиной, а не преступницей, чтобы их сын не видел будущее в криминальной группировке, тем, у кого собственные идеи, чаяния созвучны моим идеям… вступайте к нам в…

— Секту! — выкрикнул кто-то из зала, и общий гогот выразил мнение большинства.

— Не секту. Мы называем свое объединение — коммуна. Слово мне не очень нравится, за века оно дискредитировало себя, хотя в любом случае остается всего лишь словом. Главное не название — суть. А суть в том, что я уже сказал — свобода личности, свобода действий, интересов, свобода вероисповедания, но несвобода причинять зло другим. Не делай другому ничего, чего не сделал бы себе — вот основной принцип, именно основываясь на нем, мы станем жить и строить новое общество.

— Где, на необитаемом острове?

И снова смех — мнение зала.

И снова он помолчал.

— Нет, — Эммануил знал, как прозвучат его слова. Он долго думал, вынашивал, искал, взвешивал, сегодня, он, наконец, произнесет их вслух. — Не на острове. Как я уже говорил — невозможна абсолютно счастливая семья среди всеобщей ненависти. Невозможно построить абсолютно гармоничное общество, среди царства порока, пусть и на необитаемом острове. Нельзя оборвать связи — останутся экономические отношения, родственники, наконец, останется остальной мир.

— Так что же вы предлагаете?

Третий раз прозвучал один и тот же вопрос. На третий положено отказываться, или отвечать.

— Я объявляю об учреждении фонда по сбору средств для организации строительства… космического корабля. Первого и единственного в своем роде…

Дальнейшие слова потонули в общем гуле. И было непонятно чего в нем больше — недоумения, подозрительности, насмешки, презрения…

***

В прежнее время люди жили в Ковчеге,

Горестей тяжких не зная, не зная ни трудной работы,

Ни вредоносных болезней, погибель несущих.

Жили те люди с спокойной и ясной душою,

Горя не зная, и темная ересь к ним приближаться не смела.

Всегда одинаково чисты — были их помыслы, чувства.

Большой урожай и обильный

Сами давали собой хлебодарные земли.

Они же, сколько хотели трудились, спокойно сбирая богатства.

Летопись Исхода. Приложения.

Гесиод Вересаев

«Гимн Ковчегу» Часть 1 «Век Золотой»

Олег Гайдуковский поднялся с теплого, как материнское молоко, ложа. Босые пятки коснулись рваного, словно шкура убитого животного, ковра, втаптывая и без того лежалый ворс.

Тихо постанывала во сне жена — русоволосая красавица Збыжка. Збыжке наверняка снились недавние роды. Акушер Шпильман — лысый, как бильярдный шар, у которого милостью Всевышнего прорезались на редкость добрые и такие же уставшие глаза, принимал в свои костистые руки их первенца — краснощекого Гайдуковского младшего. Те же руки привычно перерезали пуповину и похлопали младенчика по морщинистой попке.

Олега не было при этом. Збышка рассказывала. Олег сидел под дверью и грыз разодранные до крови, словно раны Спасителя, ногти.

Олег бы так сидел и кусал, и крепкие белые зубы уже добирались до основания, но дверь, шепотом заветных желаний, отъехала в сторону, и на пороге появился доктор Шпильман.

— У вас есть сын, пан Гайдуковский, — шепот доктора вплетался в вечный, как чернота за иллюминаторами, гул Ковчега, — здоровый крепкий малыш, — устало продолжил Шпильман. — Пусть таким и остается.

Малыш спал здесь же. Как и желал доктор — сто лет ему процветания — здоровый, крепкий карапуз месяца от роду.

Розовый, словно распустившийся бутон, ротик тоже издавал едва слышные стоны. Но от чего может стонать человек, слышавший всего тридцать утренних сирен в жизни, Олег сказать не мог.

Тихо, чтобы не разбудить жену и сына, Олег прошлепал в туалетную комнату. Несколько капель ледяной воды, словно преисполненная неизмеримой мудрости речь старшины, прояснили мысли, заодно заставив щели глаз смотреть на мир в полную силу.

Когда он натягивал штаны — серую униформу из грубой, как рука сталевара ткани — на Благодарение не стоило наряжаться, — завыла сирена.

Сегодня была суббота, а значит, сирена выла и выла, вытягивая пробирающим до костей визгом снулых обывателей. Они покидали утробы теплых постель, мир встречал их холодными брызгами и грубой тканью, они натягивали пластиковые сандалии на толстой войлочной подошве, только для того, чтобы, переговариваясь и молча, идти в коридор.

В коридор, где их ждал непреклонный, как укор совести, Гайдуковский.

Староста блока.