Пути Господни (СИ)

— Как вы знаете, на следующей неделе у нас праздник. Праздник Вознесения. Угощения, конкурсы, представления… все, как обычно.

Техник сдержанно кивнул.

— Все вышеперечисленное при большом скоплении народа. Исходя из опыта предыдущих праздников, особенная давка ожидается в центральных секторах — примыкающих к Майдану и на самой площади.

Дабы разложить чертежи, Авраам Никитченко — неизбежное зло — был вынужден сойти с постамента. Проклятый техник мало того, что соблюдал возмутительное немногословие, так еще и имел наглость смотреть на него — Великого Пастыря — сверху вниз. Ничего, скоро, очень скоро все переменится.

А вообще, следует издать указ — старшины цехов не должны быть выше Великого Пастыря!

— Для, э-э-э, разрежения обстановки, если помните, случались и обмороки, и травмы, Совет постановил прорезать дополнительные ходы. Вот здесь, здесь и здесь, на примыкающих к Майдану участках, а заодно и в этих секторах, — красный карандаш, зажатый в узловатых пальцах, ловко помечал необходимые точки. — А так же тут и тут, — тот же карандаш сделал пометки еще на двух листах.

Впервые с начала разговора, старшина техников проявил интерес. Худое тело переломилось в пояснице. Водянистые глаза изучали план.

— Это…

— Это возможно? — перебил техника Пастырь.

— Да… теоретически. Однако даже если сделать, получатся просто ходы — без дверей, в случае чего — авария, утечка, все обитаемые сектора остаются полностью открытыми, мы не сможем изолировать…

— Ну, не стоит преувеличивать, не так уж часто случаются аварии, несомненно, благодаря результативной работе вашего цеха. К тому же — ходы только на время праздника. Затем заделаете, либо поставите ваши любимые запорные устройства.

— Не знаю, — Донадье заскреб редкую шевелюру. — Объем работ… их целесообразность…

— Таково решение Совета, следовательно — воля Учителя! — следовало показать кто здесь хозяин. — У вас — неделя! Ступайте! Мои люди проследят за исполнением!

***

Учитель предупреждал об этом.

Защищал детей.

Нет секретов для того, кто выше времени.

Искушаемые нечистым.

Неокрепшие верой.

Темные разумом.

Бывшие братья и сестры сошли с начертанного пути.

И сердце, любящее сердце Всезнающего, глядящего со звездного жилища на неразумных чад, истекало кровью страдания.

Летопись Исхода

Глава 2. часть 8

Хейли, рыжеволосый здоровяк Хейли забрался на перила ограждения. Веснушчатая рука сжимала стойку, как флагоносец сжимает штандарт. Выглядывающий из-под майки пуп третьим глазом подмигивал в такт пламенным речам металлурга.

— Они попрали слова Учителя! Оставленные им заветы! Святое!

Толпа утробно гудела двигателем, набирающим обороты.

Спихнув Хейли, который явно намеревался добавить что-то от себя, на парапет, как царь на трон, вылез Данкан Левицкий.

— Они попрали слова Учителя! Оставленные им заветы! Святое!

Ни Хейли, ни Левицкий, умудренные жизненным опытом игровой комнаты и годами работы в цехах, не могли родить столь складные, обильно пересыпанные мудрыми словами, фразы. Они лишь повторяли, минуту назад произнесенное Арием Стаховым. Что и сколько запомнили.

— Они попали слова Учителя! — промучившись тщетными попытками стянуть Левицкого, орал из первых рядов Хрущ Никитов. — Завещание!

— Святое!

— Ишь че удумали!

— Пастырь!

— Мы им покажем!

Лысый Никитов уже самозабвенно колотил рваной сандалией по перилам.

— Кузькину мать!

Из-за поворота показалась группа, в составе которой угадывались представители богочеловеческих цехов текстильщиков и аграриев.

— Приказываю сейчас же прекратить несанкционированный митинг и разойтись, — под приветливыми взглядами собратьев, группа спрессовалась в клин, на острие которого оказался бледный Поликарп Миллгейт.

Оппоненты перестроились в таран, ударную часть которого составляли Арий Стахов и два пузача: Хейли и Левицкий.

— Это кто ж тебе дал право приказывать?

— Александр Сонаролла, избранный Пастырем на последнем сборе.

— А не пошли бы вы с вашим пастырем…

— К Кузькиной матери!

Молодецкий гогот сотряс стены сектора.

От этого гогота, заботливые и не очень мамаши забрали играющихся чад и заперли двери комнат, для верности подперев их табуретами.

— Слово Пастыря — закон!

Храбро взвизгнул Миллгейт.

— Вот вы и выполняйте. А ну пошли отсюда!

— К Кузькиной матери!

Поликарп Миллгейт засобирался протиснуться за спины товарищей. Произнести обличительную, пламенную, как топка утилизатора речь, ему внезапно показалось сподручнее с задних рядов.

Так же внезапно он обнаружил, что протискиваться не за что, ввиду отсутствия спин и иных частей тел пресловутых товарищей.

Из-за поворота, того самого из-за которого они вышли минуту назад, долетело противоречивое?

— Сами идите!